Правила вежливости
Он с печальной улыбкой покачал головой.
– Когда мой брат ее увидел, он чуть со свету меня не сжил. Ему страшно не понравилось, что она золотая и что на ней монограмма. Но больше всего он всегда злился из‑за моей работы. Когда мы с ним встречались в Гринвич‑Виллидж, чтобы выпить пива, он сразу принимался ругать банкиров, Уолл‑стрит и меня заодно; особенно он пинал меня за мое желание путешествовать по всему свету, а я его уверял, что непременно сделаю это. В конце концов как‑то вечером он схватил мою зажигалку, выбежал на улицу и заставил какого‑то лоточника дополнить мои инициалы неким постскриптумом.
– Это чтоб ты помнил каждый день, когда тебе довелось дать девушке прикурить?
– Да, что‑то вроде того.
– А мне твоя работа вовсе не кажется такой ужасной.
– Нет, – согласился он, – она вовсе не плохая. Просто…
Тинкер довольно долго смотрел в окно на Бродвей, собираясь с мыслями.
– Помнится, у Марка Твена есть история об одном старике, который водил баржу – что‑то вроде парома, на котором люди переправлялись с одного берега реки на другой.
– Это из «Жизни на Миссисипи»?
– Не знаю. Возможно. Так вот Марк Твен подсчитал, что за тридцать с лишним лет этот человек, работая перевозчиком и без конца пересекая реку, проделал путь в двадцать раз длиннее самой Миссисипи, но при этом ни разу не выехал за пределы своего округа.
Тинкер улыбнулся и покачал головой.
– И порой я себя чувствую этим стариком. Словно одна половина моих клиентов собирается в путешествие на Аляску, а вторая – в Эверглейдс[1], и лишь один я продолжаю возить людей с одного берега на другой.
– Налить еще? – спросила официантка, подходя к нам с кофейником в руках.
Тинкер вопросительно посмотрел на меня.
У нас, девушек из «Куиггин и Хейл», на ланч было отведено сорок пять минут, но я предпочитала возвращаться к своей пишущей машинке на несколько минут раньше. Если я уйду прямо сейчас, то еще вполне успею до конца перерыва. Можно поблагодарить Тинкера за ланч, рысцой добежать до нашего здания и запрыгнуть в лифт, идущий на шестнадцатый этаж. Интересно, каким может быть приемлемое опоздание для девушки, которая всегда оказывалась на рабочем месте вовремя? Пять минут? Десять? Пятнадцать – если у нее, скажем, сломается каблук?
– Конечно, – сказала я официантке, и та наполнила наши чашки, после чего мы оба с явным облегчением откинулись на спинки стульев, стукнувшись при этом коленями – в «отдельном кабинете» было все‑таки тесновато. Тинкер налил себе в кофе сливок и принялся их размешивать. Он все мешал, мешал, мешал, и все это время мы оба молчали. Потом я сказала:
– Это церкви.
Он несколько растерянно посмотрел на меня.
– Что – это?
– Церкви. Именно туда я хожу, когда хочу побыть одна.
Он снова выпрямился.
– Ты посещаешь церкви?
Я указала в окно на церковь Троицы. Более полувека ее шпиль был самой высокой точкой на Манхэттене, а для моряков служил чем‑то вроде гостеприимного маяка. А теперь, чтобы как следует рассмотреть эту церковь, приходилось устраиваться в кафе на противоположной стороне улицы.
– Вот это да! – Тинкер был явно удивлен.
– Странно, почему это тебя так удивляет.
– Не то чтобы удивляет… Просто мне казалось, что ты человек не слишком религиозный.
– Нет, не слишком. Так я и в церковь хожу не тогда, когда там идет служба, а когда там почти никого нет.
– Именно в церковь Троицы?
– И в любую другую тоже. Но вообще‑то я предпочитаю старые и большие, вроде Святого Патрика или Святого Михаила.
– По‑моему, я один раз был в церкви Святого Варфоломея – на венчании. А больше, пожалуй, нигде. Мимо церкви Троицы я, должно быть, тысячу раз проходил, а внутрь ни разу даже не заглядывал.
– Вот это и впрямь удивительно. Между прочим, в два часа дня в этих церквах нет ни души. Они стоят совершенно пустые – сплошной резной камень, красное дерево и витражи. То есть они, конечно, в какие‑то моменты жизни отнюдь не пустовали. Там наверняка было полно тех, кто пережил все эти беды. У исповедален, наверно, целые очереди выстраивались. А во время венчаний в боковых нефах и в приделе девочки рассыпали лепестки цветов…
– От крещения до отпевания…
– Вот именно. Но со временем большая часть истинно верующих как бы отсеялась. Те, что недавно прибыли в страну, стали строить свои храмы, и большие старые церкви оказались чуть ли не заброшенными – как часто оказываются заброшенными старики, – и теперь им остается только вспоминать о поре своего расцвета, оставшейся в прошлом. Пребывание в обществе этих «стариков» я нахожу невероятно умиротворяющим.
Тинкер некоторое время молчал, глядя на шпиль церкви Троицы, вокруг которого, как в старые времена, кружила пара чаек.
– Здорово. И эта церковь действительно великолепна, – сказал он.
Я чокнулась с ним кофейной чашкой и призналась:
– А ведь я рассказала тебе нечто такое, что мало кому обо мне известно.
И он, глядя мне прямо в глаза, попросил:
– Расскажи мне еще что‑нибудь, чего никто о тебе не знает.
Я рассмеялась.
Но он был серьезен.
– Чего никто обо мне не знает? – переспросила я.
– Да. Хотя бы что‑нибудь. Обещаю, что никогда не расскажу об этом ни одной живой душе.
Он даже перекрестился в подтверждение своих слов.
– Ну, хорошо, – сказала я, ставя чашку на стол. – Я идеально чувствую время.
– То есть?
– То есть я могу сосчитать до шестидесяти ровно за шестьдесят секунд. Плюс‑минус одна.
– Не верю!
Я большим пальцем ткнула себе за спину, где на стене висели часы.
– Ты только дай мне знать, когда секундная стрелка достигнет двенадцати.
[1] Флоридский национальный парк, субтропическая болотистая низина.
