Правила вежливости
А я в это время взяла на перепечатку пять тысяч страниц надиктованного текста и уже успела разобрать и перепечатать четыреста тысяч слов. Текст был написан языком столь же серым и невыразительным, как погода за окном. Я сшивала раздробленные инфинитивы и ставила на место болтающиеся определения. В итоге я буквально до дыр протерла на заднице свою лучшую фланелевую юбку. А по вечерам, в полном одиночестве устроившись за кухонным столом, я ела тосты с арахисовым маслом и играла в карты с воображаемыми партнерами, упорно сражаясь с тоской, из‑за чего иной раз забредала даже в романы Э. М. Форстера[1] – просто чтобы понять, зачем ему понадобилось тратить столько слов. Существуя в таком режиме, я сэкономила 14 долларов и 57 центов.
Мой отец вполне мог бы мною гордиться.
* * *
Тот любезный незнакомец, ловко маневрируя в толпе, пробрался все же к самому краю платформы и остановился возле робкой молодой женщины, похожей на мышку, которая при его приближении подняла глаза и случайно встретилась со мной взглядом. Оказалось, что это Шарлотта Сайкс, та самая одаренная машинистка, что умела поразительно быстро печатать. У нас в комнате она сидела рядом со мной, слева.
У Шарлотты были густые черные брови, тонкие черты лица и чудесная кожа. Она вполне могла бы даже очаровать кого‑то из представителей противоположного пола, если бы не держалась так, словно Нью‑Йорк готов в любой момент наступить на нее и раздавить.
Сегодня Шарлотта надела шляпку‑коробочку, тулью которой украшала похоронного вида хризантема. Я знала, что живет она где‑то в нижнем Ист‑Сайде и, похоже, под моим «чутким руководством» частенько допоздна остается на работе. Иной раз она прибегала на эту остановку даже на несколько минут позже меня. Шарлотта осторожно посматривала в мою сторону, явно набираясь храбрости, чтобы ко мне подойти. Чтобы у нее не оставалось никаких сомнений, я вытащила из сумки «Комнату с видом» Форстера и открыла ее на первой попавшейся главе – на шестой, как оказалось. Есть одна «милая» странность человеческой природы: многие с невероятной легкостью встревают в чужой разговор, но даже не подойдут к вам, если вы в полном одиночестве читаете книжку, даже если это всего лишь глупый любовный роман:
Джордж обернулся, заслышав ее шаги. Несколько мгновений он смотрел на нее с таким изумлением, словно она свалилась с небес. Он не мог не замечать, что лицо ее сияет от радости и, кажется, даже цветы у нее на платье трепещут от восторга…
Трепет цветов был прерван подлетевшим поездом. Собравшиеся на платформе «беженцы» подхватили свой скарб и ринулись к дверям, готовясь сразиться за возможность влезть в вагон. Я не стала толкаться в этой толпе, которая обтекала меня с обеих сторон, прекрасно зная, что, когда станция настолько загружена, лучше все‑таки проявить терпение и дождаться следующего поезда.
Занявшие стратегически важную позицию вдоль дальнего края платформы контролеры‑кондукторы в маленьких зеленых шапочках в часы пик действовали как настоящие копы во время чрезвычайных происшествий; вот и сейчас они расправили плечи, готовясь толкать людей назад или вперед в зависимости от необходимости. Двери открылись, и толпа хлынула в вагоны. Иссиня‑черная хризантема на шляпке Шарлотты так и подскакивала над морем людских голов, точно мусор на волнах.
– Проходите в вагоны, не скапливайтесь у дверей, – кричали кондукторы, без разбора подталкивая в спину и высоких, и низких.
Еще мгновение, и поезд умчался, оставив на платформе незначительное количество тех, кто, как и я, оказался чуточку мудрее. Я опять сделала вид, будто переворачиваю страницы книги, стремясь как‑то оградить свое одиночество.
– Кэтрин!
– Шарлотта…
Ей, видимо, в последнюю минуту все‑таки удалось извернуться и по своим следам – подобно разведчику из племени чероки – выбраться из людского месива.
– А я и не знала, что вы тоже на этом поезде ездите, – неумело соврала она.
– Каждый день.
Она покраснела, чувствуя, что ее маленькую ложь раскусили. Легкий румянец на щеках был ей, безусловно, очень к лицу. Мне даже захотелось посоветовать ей почаще попадать впросак и краснеть от смущения.
– А где вы живете? – спросила она.
– На Одиннадцатой улице.
Шарлотта мгновенно просияла.
– Так мы же почти соседи! Я живу на Ладлоу. В нескольких кварталах к востоку от Бауэри.
– Я знаю, где находится Ладлоу.
Она смущенно улыбнулась.
– Да, конечно.
В руках у нее была большая папка с документами, и она прижимала ее к животу, как маленькая школьница прижимает к себе учебники. Судя по толщине папки, это, скорее всего, был черновик торгового соглашения или очередной план‑предложение. Впрочем, что бы это ни было, а брать домой документы ей точно не следовало.
Я позволила затянувшемуся молчанию стать неловким, и снова она заговорила первой:
– Вы в этих местах выросли?
– Я выросла на Брайтон‑Бич.
– Вот это да! – восхитилась она.
Она уже собиралась спросить, как мне жилось на Брайтон‑Бич, или по какой ветке метро туда можно доехать, или бывала ли я когда‑нибудь на Кони‑Айленд, но меня спас подошедший поезд. Пассажиров на платформе было по‑прежнему немного, так что контролеры практически не обращали на нас внимания и курили с таким отрешенным видом и таким спокойствием, как курят усталые солдаты в перерыве между атаками.
Шарлотта села рядом со мной. На скамье напротив сидела какая‑то женщина средних лет, судя по виду горничная из какого‑то отеля, которая упорно на нас не смотрела и даже глаз ни разу не подняла. На ней было старое пальто винного цвета, а из‑под него выглядывала ее черно‑белая униформа и скромные практичные туфли. У нее над головой плакат Министерства здравоохранения сурово осуждал тех, кто чихает, не прикрывая лицо носовым платком.
– А вы давно у мисс Маркхэм работаете? – спросила Шарлотта.
Это она правильно сказала. Именно «у мисс Маркхэм», а не в «Куиггин и Хейл».
[1] Эдвард Морган Форстер (1879–1970) – английский писатель, автор психологических романов на семейно‑бытовые и моральные темы – «Куда боятся ступить ангелы», «Комната с видом» и др.
