Правила вежливости
2‑11‑Сентрал‑Парк‑Вест! «Бересфорд»! Знаменитое здание! Двадцать два этажа роскошных квартир, расположенных террасами!
Ив под столом снова пнула меня в лодыжку. Впрочем, у нее хватило здравомыслия сменить тему. Она стала расспрашивать Тинкера о брате. Какой он? Старше или моложе? Выше ростом или ниже?
Оказалось, что Генри Грей старше Тинкера и ниже его ростом. Он художник, живет в западной части Гринвич‑Виллидж. Когда Ив спросила, каким словом его лучше всего можно охарактеризовать, Тинкер, немного подумав, назвал слово «непоколебимый» и пояснил, что его брат всегда знал, кто он и чего хочет.
– Звучит несколько утомительно, – сказала я.
Тинкер засмеялся.
– Да, наверное, не правда ли?
– И, пожалуй, скучновато, – предположила Ив.
– О нет! Он – личность определенно не скучная.
– Ну а нам, видно, так и суждено колебаться из стороны в сторону, – сказала я.
В какой‑то момент Тинкер извинился и вышел. Прошло пять минут, потом десять. Мы с Ив уже начали немного нервничать. Вряд ли он был из тех, кто способен подставить девушек и вынудить их расплатиться по счету, но четверть часа в общественной уборной – это даже для девушки слишком долго. Нас уже начинала охватывать паника, когда он наконец объявился. Раскрасневшийся. Пахнущий холодом. Казалось, даже ткань его дорогого смокинга пропиталась ледяным нью‑йоркским воздухом. Он держал за горлышко бутылку шампанского и сиял, как школьник‑прогульщик, которому удалось поймать рыбу за хвост.
– Удалось‑таки! – воскликнул он и тут же вытащил из бутылки пробку. Пробка ударила в жестяной потолок, что вызвало массу недовольных взглядов, и только басист кивнул нам и улыбнулся, сверкнув зубами из‑под усиков и подбодрив нас ритмичным бум‑бум‑бум на контрабасе.
Тинкер разлил шампанское по нашим пустым бокалам.
– Теперь нам нужно решить, за что будем пить.
– У нас тут сроду никто ничего не решает, мистер.
– А лучше, – предложила Ив, – давайте что‑нибудь пожелаем друг другу.
– Гениально! – сказал Тинкер. – Чур, я первый! В 1938 году вы обе…
Он оглядел нас с головы до ног.
– …должны перестать быть такими стеснительными.
Мы обе рассмеялись.
– Ладно, – сказал Тинкер. – Теперь ваша очередь.
Ив не заставила себя ждать.
– А вам в новом году хорошо бы выбраться из проторенной колеи!
Она даже бровь приподняла и чуть прищурилась, словно бросая ему вызов. На мгновение Тинкер оторопел. Ив явно задела в его душе некую чувствительную струну. Потом он медленно кивнул, улыбнулся и сказал:
– Какое чудесное пожелание! Но, пожалуй, для кого‑то другого, а не для себя самого.
Близилась полночь, с улицы все более отчетливо доносился шум веселящейся толпы и гудки автомобилей, и мы решили присоединиться к общему веселью. Тинкер щедро расплатился новенькими купюрами[1]. Ив схватила его шарф и повязала им себе голову как тюрбаном. Затем, слегка спотыкаясь, мы пробрались между столиками и вышли в ночь.
Снаружи все еще шел снег.
Ив и я заняли позицию по обе стороны от Тинкера, взяли его под руки и прислонились к его плечам, словно прячась от холода. Мы повели его по Уэверли в сторону парка Вашингтон‑сквер, откуда доносился веселый шум. Когда мы проходили мимо какого‑то стильного ресторана, оттуда вышли две пары средних лет и уселись в поджидавший их автомобиль. Когда они уехали, швейцар, заметив Тинкера, сказал:
– Еще раз спасибо вам, мистер Грей.
Вот, оказывается, где был источник нашего шампанского, полученного благодаря щедрым чаевым!
– Вам спасибо, Пол, – откликнулся Тинкер.
– Счастливого Нового года, Пол, – сказала Ив.
– И вам того же, мэм.
Припудренные снежком, улицы вокруг Вашингтон‑сквер выглядели совершенно волшебно. В белые одежды нарядились деревья и ворота в парк. Некогда фешенебельные особняки из песчаника, которые летом обычно несколько утрачивали свой лоск, сейчас ненадолго приободрились, словно окутанные флером сентиментальных воспоминаний. В доме № 25 занавески на втором этаже были раздвинуты, и оттуда словно выглядывал с застенчивой завистью призрак Эдит Уортон[2]. Милая, проницательная, бесполая, она наблюдала и за нашей идущей мимо ее окон троицей, думая о том, когда же любовь, которую она так искусно воображала, наберется храбрости и постучится в ее дверь. Когда она явится к ней в неурочный час и станет требовать, чтобы ее впустили, а потом, протолкнувшись мимо дворецкого, ринется вверх по пуританской лестнице, настойчиво зовя ее, Эдит, по имени.
Боюсь, что никогда.
Чем ближе мы подходили к центральной части парка, тем более конкретные формы начинало приобретать столпотворение у фонтана. Собственно, это была толпа студентов университета, собравшаяся, чтобы как можно громче отметить наступление Нового года. Дешевый оркестрик наяривал регтайм. Почти все молодые люди были во фраках, с галстуком‑бабочкой, и только четыре новичка‑первокурсника были в коричневых свитерах, украшенных греческими буквами[3], и выполняли функции официантов, пробираясь сквозь толпу и наполняя бокалы. Какая‑то молодая женщина, на которой было явно маловато одежды, старательно изображала дирижера оркестра, но музыканты то ли по неопытности, то ли из полного безразличия все время исполняли одну и ту же мелодию, повторяя ее снова и снова.
[1] Тема «новеньких купюр», неоднократно возникающая в романе, всегда связана с Анной Гранден – это ее деньги появляются в руках Тинкера (гл. 1), Ив (гл. 9), Анны (гл. 19), Хэнка (гл. 24). Вообще деньги здесь часто передают из рук в руки: например, те 50 десятидолларовых банкнот, которые отец присылает Ив, Ив отсылает отцу обратно, а тот передает их Кейти, которая в итоге тратит их на свой день рождения. (Прим. авт.)
[2] Эдит Уортон (1862–1937) – американская писательница и дизайнер; за роман «Эпоха невинности», в котором описаны нравы американского «позолоченного» века и нью‑йоркской аристократии, получила Пулитцеровскую премию.
[3] Студенческие братства в университетах и колледжах США обычно имеют свою символику из трех греческих букв. (Прим. авт.)
