Презумпция виновности. Россия. Наши дни. Книга 3
В разговор включился Радж и Трост, которые наперебой стали выкрикивать разные обидные для Григория реплики, стараясь вывести его из равновесия. Магушков громко жалел о том, что не может сейчас оказаться с ним в одной камере, чтобы проучить по полной программе. Серёженька начал вспоминать далекие моменты несправедливой, по его мнению, делёжке куша от продажи недвижимости на улице Полянка в 2005 году. Это гавканье быстро прервал Ибрагим требованием дать договорить Григорию.
– Два основных тезиса по этой теме… – продолжил также размеренно и спокойно Тополев. – Во‑первых, с этой распиской Игорь уже обращался к ментам, и меня уже допрашивал по этому поводу наш опер Володя. Видимо, менты его послали на все четыре стороны, разобравшись в сути проблемы, и Игорь решил пойти по чёрной масти и ввёл в заблуждение уважаемых людей. Во‑вторых, как мне сказал на сборке один уважаемый арестант, вольные дела решаются на воле, а тюремные в тюрьме! Поэтому, если Игорёк считает себя обманутым терпилой с 2010 года, то пусть дождётся моего освобождения. На свободе мы разберёмся на любом уровне, на котором он только пожелает. Четыре года ждал и пару лет тем более подождёт.
Триумвират бывших знакомых снова загалдел невпопад, пытаясь продолжить дискуссию и выяснение отношений. Но Ибрагим снова остановил одностороннюю перепалку.
– Мы всё ещё раз проверим! Переговорим с ментами, которые с Григорием общались, наведём справки и после этого примем решение. А пока все ловим тишину по данному вопросу. Всё! На этом со всеми прощаемся. Отбой связи.
В трубке возникла тишина, которую прервал взволнованный голос Руслана.
– Ну, вы даете, мужчина! Григорий, а ты часом не второход? Раньше не сидел?
– Мы с тобой одни остались на связи, Руслан? – вопросом на вопрос ответил Гриша.
– Да! Все отключились. Они тебя собирались порвать, я точно знаю. А ты вон как всё вывернул. По понятиям развёл, не подкопаешься. Как опытный сиделец.
– Я просто знаю, что я прав! – завершая разговор, ещё раз обозначил свою позицию Тополев. – А когда я прав, мне ничего не страшно. И никто не страшен.
– Ладно, закругляться будем. Пацанам в «хате» привет от меня. Если что‑то новое по этому вопросу возникнет, я отшумлюсь.
Гриша нажал на красную кнопку телефона и передал его сидящему с открытым ртом Валере. Иваныч был зелёного от злости цвета и не скрывал своей неприязни ко всему происходящему вокруг. Он выхватил у Чурбанова ТР и улегся к себе на шконарь. Через мгновение послышался тихий шепоток общающегося с молодой женой старика.
Дни продолжали тянуться невыносимо долго. Трудно объяснить не сидевшему человеку те ощущения времени, с которыми сталкивается впервые оказавшийся в заключении бедолага. Григорий вспомнил, как в раннем детстве, когда его, трёхлетнего Гришу, оставляли надолго в одиночном боксе инфекционного отделения кремлёвской больницы ЦКБ на западе Москвы. Тогда он грустно сидел у огромного, как ему казалось, окна, смотрел на фрагмент морозного заснеженного пейзажа во дворе корпуса. Огромные ели и сосны в белых одеяниях были его единственными друзьями и собеседниками в те далекие и самые врезавшиеся в память моменты детства. Психиатр доктор Келидзе, который возвращал ему память в 2007 году в клинике института имени Сербского, говорил, что первыми будут всплывать самые горькие и болезненные воспоминания. Одним из того, что вернулось Тополеву тогда в сознание, были как раз эти его детские ощущения одиночества и грусти. Они нахлынули на него теперь так же стремительно и безотрадно. Тогда время тоже тянулось катастрофически долго и отвратительно медленно. Настенный радиоприёмник, висевший почти под потолком, передавал каждый день детские радиоспектакли, которые с таким нетерпением ждал маленький болеющий ребенок. Это было его единственным развлечением и событием, хоть как‑то ускоряющим время. Теперь же в камере у него был и соратник, и враги. Были даже телевизор и утренние прогулки. Но фактор медленно текущего времени никуда не исчез, он стал неотъемлемой частью тюремной жизни.
Просыпались каждое утро в 6 утра по команде продольного, после туалета и умывания по очереди с сокамерниками, после подготовки к прогулке ждали открытия двери и разрешения погулять часок в такой же камере, только на свежем воздухе. Потом были уборка «хаты» и завтрак.
Затем самое тяжёлое и сложное время – семь долгих часов ожидания до 16:00, когда становится понятно, что сегодня тебя уже никуда не вызовут – ни на допрос, ни к адвокату, ни к оперу. После ужина начинаешь ждать восьми, когда Валера достанет телефон из «курка» и можно будет, прислушиваясь, окунуться в домашние вопросы сокамерников и терзать себя желанием попросить ТР, чтобы набрать номер и просто поболтать всласть. А после этого, закутавшись в жиденькое хозяйское одеяло, мысленно перевернуть лист календаря и забыться до следующего утра – до нового «дня сурка» в мире закрытого камерного пространства размером в 12 квадратных метров.
Григорий прекрасно понимал, что беспредел с телефоном, который затеял Валера и Иваныч, он мог прекратить в любой момент – просто отобрать запрещённый предмет силой, а в случае недовольства оппонентов поднять этот вопрос перед смотрящим. Так поступить ему неоднократно советовали бывалые сидельцы в «стаканах» блока встреч, допросов и свиданий. Но он не торопился этого делать. Ему надо было набрать как можно больше компромата на своих врагов, пока те чувствовали свою силу и были расслаблены своим преимуществом перед ним.
А уж через «Валерьянычей» он собирался добраться и до опера Володи, от которого, как ему казалось, частично зависела его судьба. Поэтому Григорий решил ждать момента и собрать как можно больше фактов из подслушанных им разговоров – друг с другом и с домашними. Если честно, то звонить Тополев никому не хотел: после последнего визита адвоката он понял, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих. А в том, что он тонул, и ещё как тонул – сомнений не было.
Иваныч, как бывалый сиделец, разговаривал по телефону очень тихо. Цедить информацию из его бесед надо было ситечком, зато Валера пел, как соловей. Григорий добросовестно делал вид, что спит на шконке над Чурбановым. Заметив это, Валера начинал говорить чуть громче и обсуждал с женой многие тайные факты своих взаимоотношений как с опером Володей, со смотрящим Русланом и даже с положенцем Ибрагимом.
Так Тополеву стало известно, что Иваныч за свой перевод с воровского продола в эту камеру отдавал деньги оперчасти через положенца. Сколько получил Володя, а сколько оставили себе реальные хозяева тюрьмы, он не знает. А вот Валера, наоборот, не выплатил положенную и оговорённую с Русланом сумму, но пообещал рассчитаться гаражом в районе Бутырки, принадлежащим ему как собственнику. После провала плана Валерьянычей заработать на Григории миллион за «прописку» на Большом Спецу Руслан начал ежедневно названивать Валере с напоминанием о должке. Валера ныл в трубку и умолял об отсрочке. С уходом опера Володи в отпуск Чурбанов лишился негласного покровителя, который не мог или не хотел спасать своего «сексота»[1]. Как ни пытался связаться с ним Валера по телефону сам или через супругу, Владимир Клименко был недоступен.
[1] Секретный сотрудник
