Презумпция виновности. Россия. Наши дни. Книга 3
– Хорошо, объясню на примере! Я начало этого разговора уже слышал, – показав рукой в сторону объяснявшихся, продолжил Димка. – Этого блатного зовут Тенгиз, он из один‑два‑один – «хаты» положенца, поэтому имеет большой вес на централе. Он подозвал к себе этого молодого парнишку, видимо, сидящего по два‑два‑восемь[1] и предложил поговорить по душам. И вот в процессе разговора перешли на тему баб. Этот молоденький если и видел голую женщину, то только в кино, но ему‑то хочется покрасоваться перед солидным арестантом, а ему только этого и надо! Тенгиз берет и спрашивает лошка в лоб, мол, делал ли ты когда‑нибудь бабе приятно языком в сладком месте. Тот сдуру и по незнанке берёт и выдаёт, что да, мол, делал и не раз. И все! Парень в тисках уркаганского закона, который гласит, что те, кто куннилингус делал, тот в «обиженку» автоматом попадает. А вот тут его, Тенгиза, полное право объявить парня на весь централ «обиженным» или за небольшую по его меркам сумму умолчать об этом факте до поры до времени и спасти судьбу молодого и ещё такого неопытного порядочного арестанта.
– И сколько это, небольшая сумма?
– По‑разному. Но минимум тысяч сто точно. А с этого сладкого, я думаю, тысяч триста попробуют поднять.
– Так давай вмешаемся и спасём парнишку?!
– Ты что!? Не вздумай даже! На тебя тут же повесят эту сумму и ещё столько же на общак затребуют. И парню не поможешь, его так и так в «обиженку» определят, и сам попадёшь под замес.
– А ты откуда всё это знаешь?
– Так я же тоже воровской жизнью живу. Мошенничество – это мой профиль. Я с него кормлюсь и уделяю людям с дохода. Поэтому все эти тонкости и дела хорошо знаю.
– А где же ваше хваленое А. У. Е.[2]?! – негодующе спросил Григорий.
– Там, где бабло, никакого А. У. Е. нет. Это только для дурачков‑первоходов придумали, чтобы в идею затянуть и управлять с лёгкостью. Ты же умный и взрослый мужик, а всё в сказки веришь…
В следственных изоляторах часы заключенным носить запрещают. По мнению сотрудников ФСИН, человек, находясь в СИЗО, или во время этапирования, не должен знать время и дату. Официально этот запрет связан с тем, что отсутствие часов затруднит организацию побегов. Однако фактически заключённые получают аналогичную информацию из разрешённых источников – телевизора и радио. Так же Григорий нигде не встречал часы и на стенах Бутырки. Поэтому, находясь вне камеры, ориентироваться во времени было возможно только благодаря своим внутренним часам и ощущениям.
Прошло, наверное, где‑то около часа, когда сотрудник тюрьмы выкрикнул фамилию Тополев. Как ни странно, своё слышится и видится всегда чётче и лучше, чем чужое. Выйдя в просторный коридор сборки, его и ещё четверых повели к выходу, где была уже знакомая Григорию по заезду дежурка и огромные деревянные ворота ХVIII века с калиткой в левой части.
Опросив каждого этапируемого стандартными вопросами: фамилия, имя, отчество, год и место рождения, статья, дата ареста и суд, и сравнив ответы с анкетными данными тюремных дел, груПу вывели в тюремный двор, где ожидал автозак. Это была та же самая ГАЗель и тот же конвой, что привезли Григория сюда.
– Сегодня телефоном светить мне не будешь? – узнав Тополева, с юмором и как‑то по‑доброму спросил конвоир.
– Отшманали телефон… – продолжил шутку Григорий, и они оба рассмеялись.
– А я смотрю, ты не унываешь?! Молодец! Таких, как ты, немного, – подчеркнул ФСИНовец, поднимаясь в автомобиль по выкидной лестнице. Открыв ключом дверь большой камеры, он скомандовал: «Первый пошёл!»
Григорий вскочил в ГАЗельку и, пройдя за решетку, сел на лавочку в угол. После него забежали ещё двое: лысый в сером пальто с кепкой в руке и волосатый в спортивной куртке. Оба лет пятидесяти. Они сели рядом, после них дверь с лязгом захлопнулась, и ключ отсчитал два поворота. Четвёртым был пожилой дед, и ему точно не повезло в этой поездке: старика разместили в «стакане» по левому борту машины, где он тут же закряхтел и закашлял. Именно в этом «стакане» Тополева везли в Таганский суд в день ареста, и он всей кожей почувствовал, как ему там внутри отвратительно душно и тесно.
Ехали не очень долго, при этом всю дорогу молчали, и только лысый сосед несколько раз поинтересовался у деда: «Как ты там, Михалыч?»
Дед бодрым голосом отвечал: «Нормуль, Юрок! Не дождутся!»
Остановившись во внутреннем дворе Таганского районного суда, сотрудники автозака передали своих подопечных под ответственность охраны конвойного помещения суда. Всю четвёрку по очереди в обратном порядке спустили сначала из машины во двор, а потом быстрым шагом отправили в полуподвальное помещение «конвойки».
Все перемещения заключённых вне тюремных стен происходят в наручниках. Поэтому, когда Григория заводили и выводили из автозака, ему пристегивали браслеты на руки, и потом к ним пристёгивался другими наручниками полицейский из конвойного полка МВД. В помещении от пут освобождали, и сотрудник шёл за следующим зэком.
Обыскав Тополева по облегчённой программе – посмотрели только верхнюю одежду и папку с бумагами, его завели в третий бокс от стены. В папке лежали постановление о его аресте от октября и написанный им под диктовку Романа Шахманова текст ходатайства с просьбой заменить ему меру пресечения на не связанную с лишением свободы и обоснованные доводы в его поддержку.
Третий бокс был обычной камерой размером четыре на четыре метра с деревянными лавками по трём сторонам, с грубой колючей «шубой» в виде штукатурки стен под потолок и очень тусклой лампочкой в закрытом решёткой плафоне над дверью. Потолок казался низким и грязным. Под потолком от двери и до противоположной стены были протянуты металлические круглые трубы вентиляции, из которых доносился тихий гул. Внутри было тепло и сухо, влажность воздуха была минимальной, и от этого сразу захотелось пить. Стены и металлическая дверь с тремя глазками на трапециевидном выступе, позволяющими видеть всю панораму внутри камерного пространства, были исписаны ручкой. В этих посланиях предыдущих посетителей бокса можно было увидеть их отношение к судьям и срокам, полученным тут. В выражениях люди не стеснялись и выплескивали эмоции в сжатых сообщениях от сердца и от души. Больше всех доставалось судье Чепрасовой, которую явно ненавидели и клеймили позором процентов семьдесят респондентов этого своеобразного издания. Особенно бросались в глаза красиво выведенные нетленные строки непонятого поэта:
«Да чтоб ты издохла, Чепрасова, в муках!
За то что влудила червонец мне, сука…»
Всё остальное было в прозе, но тоже коротко и эмоционально.
[1] Ст. 228 – хранение наркотических средств
[2] Арестантский уклад един
