Прозрачный дом

Родик уже совсем расслабился, словно этот зеленый блестящий автомобиль был его собственностью, он вальяжно расположился в водительском кресле и начал объяснять:

– Ну нет, конечно, он бы меня убил за такое. Просто так, расспрашивал про всякое, слово за слово – и выведал все, что было нужно. Он вообще очень любит меня поучать, так я и пользуюсь моментом, стараюсь извлечь из этих разговоров пользу.

– Хорошо иметь такого отца, – с еле заметной ноткой грусти в голосе произнесла Ника, глядя в темное стекло автомобиля.

Родион криво усмехнулся, замолчал на несколько секунд, а потом заговорил с такой горестью в голосе, словно ему наконец позволили излить душу:

– Ничего в этом нет хорошего. Отцы бывают разные, если ты думаешь, что мы с батей друзья, то ошибаешься – он скорее мой надзиратель.

Родион все больше и больше распалялся. Лицо сделалось мертвецки бледным, даже губы утратили свою яркость. Он теребил волосы, раздувал ноздри, а потом изменился в лице, снова схватился за руль и продолжил резко и нервно:

– Ничего в этом нет хорошего, ты моего отца не знаешь. Лучше бы его вовсе не было у меня. Лучше бы он умер!

Ника вспыхнула, словно факел. События последнего года, втиснутые в пределы одной секунды, пронеслись в голове с быстротой молнии. Она повернулась к юноше всем телом и, вцепившись в его руку, словно дикий зверек, заговорила быстро и громко, иногда срываясь на крик:

– Не смей так говорить! Слышишь? Никогда не смей говорить такое! Ты не представляешь, как это страшно, когда твой отец в гробу, а ты даже взглянуть на него не можешь!

Потом она заморгала и отвернулась, чтобы Родион не успел заметить, как две крупные слезы навернулись на ресницы.

В кабине повисло неловкое молчание. По металлической крыше гаража забарабанил дождь. Родион понимал, что следует что‑то сказать, – он потянулся к ее плечу, но в нерешительности опустил руку. Что сейчас было ей нужно? Утешение? Сочувствие? Не зная, что произошло с отцом Ники, юноша в замешательстве покусал губы, свел брови так сильно, что они превратились в сплошную линию, и с трудом выдавил из себя:

– Давно это случилось?

– Зимой, – ответила девушка совсем чужим голосом. – Он не вернулся с задания, их самолет разбился над Эфиопией. Знаешь, он обожал Крылова, вот так, бывало, гуляем с ним в парке, а он начнет читать:

Чижа захлопнула злодейка‑западня:

Бедняжка в ней и рвался и метался,

А Голубь молодой над ним же издевался.

«Не стыдно ль, – говорит, – средь бела дня

Попался!»

– «Попался», понимаешь, его голос так и звучит у меня в голове: «Чижа захлопнула злодейка‑западня». Его привезли в цинковом гробу, и все – нет больше никаких басен.

– Прости, я не знал, представляю, как тебе было жутко.

Ника обхватила колени руками:

– Нет, Родя, мне не жутко, мне стыдно. Перед отъездом мы с ним поссорились, сильно поссорились, и он сказал, что ему жаль, что у него такая дочь.

– Почему, почему он так сказал?

– Меня не приняли в комсомол, почти всех в классе приняли, а меня нет. Я его разочаровала, опозорила перед сослуживцами.

– Как тебя могли не принять?

– Я же говорила тебе, что не пай‑девочка. Вот тебя приняли, даже Лору, а меня нет. Выходит, я хуже всех. И папа, умирая, наверняка об этом думал.

– Перестань, Ника, не говори так, – пытаясь обнять девушку за плечи начал Родион, – ты нормальная, ну уж точно не хуже меня.

– Я бы хотела заслужить его прощение.

Ника повернула лицо к сидящему рядом юноше и, безмерно нуждающаяся в чьем‑то участии, уткнулась ему в плечо головой. Она ни с кем не смела обсудить эту тему, даже с матерью никогда не заговаривала об этом. А что она могла сказать этой правильной, милой женщине? Разве могла Ольга Васильевна понять свою дерзкую дочь? Исстрадавшаяся, раздавленная чувством вины, Ника уже была готова расплакаться, как до ее слуха долетел неожиданный вопрос:

– Ты поэтому режешь себе ноги?

Для честного ответа не было сил. «Как он понял?» – промелькнула мысль в ее голове. Девушка сглотнула ком, душивший горло, подняла на него бесстрастное лицо.

– Ты что, дурак? Стала бы я себе вредить. Просто поцарапалась веткой! Понятно?!

Родион будто и не слышал ее слов. У него перехватило дыхание от жалости к этому хрупкому созданию. Он схватил ее своими сильными руками и попытался прижать к себе, чувствуя, как неистово колотится ее сердце, как борется она с рвущимся наружу рыданием, но Ника оттолкнула его руки, выскочила из машины и бросилась бежать прочь.

***

Посвящение в интернатскую семью – именно это мероприятие готовила сегодня с первоклашками Ольга Васильевна. «Интернатская семья, – крутилось в голове у пионервожатой, – а можно ли создать семью вот так в госучреждении?» Чтобы понять это, для начала необходимо был ответить себе на вопрос, что такое семья вообще. Да, сухое книжное определение о социальном институте, ячейке общества и так далее Ольга помнила, но что такое семья для человека на самом деле? Безопасность, поддержка, уют, дорога в жизнь – может ли все это дать детям школа‑интернат? Но больше всего Ольгу волновало, какую роль в этом может сыграть она сама в должности пионерской вожатой. Собравшимся вокруг нее первоклашкам было всего по семь лет, и казалось, что сейчас им нужны были не лозунги и гимны, а мама. Простые слова: «молодец», «как здорово у тебя получается», «не бойся», «я рядом» были для ребят недоступной роскошью, которой щедро осыпала их Ольга Васильевна. Она усаживала их на колени, трепала по волосам и на прощанье каждому лично пожелала спокойной ночи.

Когда голоса первоклашек стихли и пионерская опустела, Ольга чувствовала себя опустошенной, устало села за письменный стол и положила голову на сложенные ладони. Она размышляла, что может еще сделать для ребят, но удачных идей не было, на душе было просто тоскливо и тревожно, как будто ее оставили одну дома и забыли забрать. На город опустились густые сумерки, где‑то протяжно завыла собака, дверь со скрипом приоткрылась, внутри у Ольги все похолодело, она уже была готова увидеть призрака, когда в образовавшуюся щель просунулась белокурая голова мальчишки лет десяти, и он скороговоркой произнес:

– Ольга Васильевна, вас просили зайти в двадцать шестой кабинет.

– Кто просил? – удивилась вожатая, но голова уже исчезла.