Ради красоты

Звуки расходились то в одну, то в несколько линий, перемешивались, складывались в образы. Проявился грохот качелей, мелкий шорох кошачьих лап, раскаты грома и тысячи голосов. Янита набрала на кисть красную краску из ягод зверобоя, отвар настоялся как следует, и цвет выдался насыщенным. Улыбаясь, Яня в такт музыке начала накладывать на лист уверенные мазки: от светло‑красного до бардового. Контраст создавал напряжение. Яня старалась не обращать внимание, что плечо и рука болели сильнее обычного. Не вытерпела, побежала к домашней аптечке за таблетками. Нашёлся только «Промедол», набрала шприц и вколола его в левую ягодицу. Успокоилась.

Вернулась к рабочему столу, схватила кисть и погрузилась в августовский закат. Цветовая гамма уплотнялась, и мало‑помалу картина ожила, стала настолько реальной, как если бы сейчас открыли окно, и в квартиру проникло летнее тепло и запах малины.

Но этого было мало. Вот если бы кто‑то помог ей, подсказал, как глубже передать ту красоту, которая переполняла её, мир, вселенную. Если бы она только научилась размножать свет…

– Мне кажется, или у тебя всё время играет одна и та же композиция? – с порога крикнул пьяный отец.

Яня вздрогнула, затем вскочила со стула и кинулась к нему в объятия.

– Нет, треки всё время разные. Музыка помогает мне рисовать. С моих глаз словно снята завеса. И я вижу всю красоту в первозданном виде, как будто выпила белизну и очистилась. – С умилением она приподняла рисунок, точно распознавая каждый аккорд мелодии в линиях, пританцовывала то ли в такт музыке, то ли подстраивалась под контрасты цветовой палитры. – Вот смотри…

Отец замер в дверях её комнаты, не решаясь приблизиться.

– Странная ты всё‑таки, Янька. Собирайся, пойдём шпану погоняем!

– Можно мне остаться дома?

Янита с трудом представляла, как оставит рисунок незавершённым, ведь вдруг он станет тем самым бесконечным переживанием мира. Но и отца Яня боялась оставлять без присмотра, уверенная, что без неё он в очередной раз попадёт в аварию. Ведь как бы отец не был пьян, его заботило благополучие дочери. Но, к сожалению, не настолько, чтобы он мог усмирить внутренних «демонов» и не садиться пьяным за руль.

Полумрак улицы разряжал только свет фар. Отец уже сидел в машине, врубив на полную громкость шансон. Яня не понимала, как бывший музыкант мог довольствоваться такой музыкой теперь.

Она села в машину и выключила магнитофон.

– А мама где?

– Как всегда нигде, – он заржал.

Из‑за брошенного дома рисунка Яниту как никогда раздражало поведение отца.

– Хочу вот так умереть. На скорости вылететь из поганой жизни! – гоготал он, сильнее давя на газ.

– А мне нравится жить.

– Ты ещё молодая. Когда‑нибудь и ты станешь ненавидеть этот чёртов город!

Отец скалился и стучал по рулю, алчно предвкушая чужой страх перед собой – таким грозным, недружелюбным, несущим опасность. Вновь отдавшись своей особенности, Янита расширилась, впустила в себя мелькающие за окном дома, деревья и машины, словно спрятанные под тёмным пледом ночи. Образы глубоко оседали в ней, чтобы в любой момент она смогла извлечь их наружу и поделиться.

Отец резко нажал на тормоз. На улице окончательно стемнело.

В глухом дворе под мерцающим светом фонаря шумела «шпана». Девчонки пили пиво, пацаны отчаянно спорили, силясь выяснить, кто из них альфа.

Отец начал рыться под сидением, пока не извлёк оттуда пистолет.

– Сиди в машине, – приказал он и двинулся к компании.

Приметив приближающуюся фигуру, ребята утихли. Через мгновение отец вынул из‑под куртки пистолет. Ребята не издали ни звука. В непроницаемой тишине нарастало ощущение опасности. Безмолвие прекратил озлобленный шёпот отца. Яня знала, он произнёс лишь одно слово: «Беги». Ребята бросились в разные стороны. Никто не беспокоился о том, чтобы помочь отстающим девочкам. Каждый сам за себя. Из раза в раз. Раздался выстрел. Отец выпалил в воздух. За многоэтажки упала единственная звезда.

На шум выстрелов никогда никто не приезжал. Может быть, какой‑нибудь забулдыга иногда задирал голову, ища искры в темноте, но быстро забывал, для чего он обратился к небу, и только луна продолжала кружиться перед его глазами.

Отец ввалился в машину, сунул пистолет Яните в руку. Рукоятка была горячая. Яня сжала пистолет, смутно различая происходящее.

– Хочешь пострелять? – спросил отец.

Яня содрогнулась и тут же убрала пистолет в бардачок.

– Я против насилия.

Погодя, вглядываясь в тяжёлый профиль отца на фоне мелькающих заборов, она попросила отвезти её к Богдану.

– Опять будешь бездельничать?

Нет, не учительские замашки в нём проснулись, это отчаяние, напряженное ожидание встречи с женой.

Янита никак не могла разгадать, откуда в требовательных, властных женщинах так часто бывает дар вызывать к себе сочувствие, нежность и даже любовь. Правда, она быстро отвлеклась и провалилась в пустоту, где под защитным экраном воображения снова могла зарисовывать бескрайнее небо.

 

* * *

 

С порога определив настроение любимой, Богдан крепко обнял её. От него пахло странной смесью цитрусовых и залежалой одежды.

– Родители будто с ума сошли, – у Янита никак не получалось расстегнуть замок на толстовке. Богдан помог ей раздеться.

– Понимают, наверное, что после защиты диплома съедешь от них.

– Даже не знаю. Это ведь уже через пару месяцев. Как они справятся без меня?

В действительности Янита хотела жить с Богданом не меньше, чем он. Ведь родители слишком часто отвлекали от творчества. Однако необъяснимая, невидимая нить точно удерживала её.

– Перестань об этом беспокоиться! Сейчас нужно думать только об учёбе.

Янита скривилась, ей не нравилось учиться на экономиста. Покорно следуя заученному сценарию, она никогда не проявляла ни инициативы, ни интереса к учёбе. Но это вполне всех устраивало. Родители были счастливы, что дали дочери образование, Янита – что могла выиграть время, пока не поймёт, как быть дальше.

– Мне не хочется о ней думать.

– Только не начинай тему с картинами. Ты же знаешь, что тебе не стать художником. Зачем мучить и себя, и меня?

– Я так не считаю. Возможно, мне не хватает навыков и насмотренности, но это быстро восполняется. А пока я могла бы работать куратором.