Рыбка по имени Ваня
Они сели в заднем ряду, потому что купили самые дешёвые билеты. Тётя Юля шепнула: «Когда погасят свет, перебежим ближе». Но тут подошла билетёрша и извиняющимся, и одновременно обиженным голосом шепнула: «Можете занять любые места. Но вы не подумайте, у нас всегда аншлаг, просто сейчас не сезон».
Спектакль назывался «Не будите спящую собаку». Петька всё ждал, когда выпустят собаку, злую, потому что её разбудили. Или хотя бы дяденька наденет маску, залает и зашаркает лапами, как на детском утреннике.
Но артисты всё говорили, ругались и даже стреляли, а никакой собаки не было. Петьку разбудило хлопанье в ладоши. Артисты улыбались и кланялись, им несли цветы. Самому молодому и красивому досталось пять хрустящих букетов.
Только одной артистке никто не дарил цветов. А она стояла и всё равно улыбалась, хотя глаза у неё были тёмные и грустные, как у собачки.
Тётя Юля шепнула маме:
– Вот в жизни вечно так. Всем людям как людям, а кому‑то хрен на блюде.
– А можно ей подарить? – Петька показал трансформера.
Мама с Тётей Юлей переглянулись и улыбнулись. Хотя обычно тётя Юля Петьку шпыняет, что «мелкий, ты не борзей, деньги не с неба валятся, мать за двоих хрячит». Но сейчас она смолчала.
Петька храбро протопал к сцене и протянул грустной тётеньке трансформера. Она сразу повеселела. Петька увидел, что у неё много морщин, просто их не видно под кремом.
И все артисты расступились и с радостным удивлением хлопали этой женщине. А тот, у кого было пять букетов, – два отдал ей. Нагнулся, подхватил Петьку под мышки и поставил рядом.
На сцене ещё больше пахло пылью, так что он чихал как заведённый. Зрители смеялись, вытягивали шеи и ещё очень долго хлопали.
– Теперь она твою игрушку повесит на зеркале в гримёрной, – сказала тётя Юля. – И будет всем рассказывать, что это талисман, который ей подарил маленький мальчик из провинции.
Билетёрша их ждала между рядов и провожала до выхода. Она всё взволнованно тискала руки перед грудью и повторяла: «Вам очень повезло, что были свободные места. А так у нас всегда аншлаг. Стулья в проходе ставим».
– Блин, достала, коза. Караулит, что ли? – сказала тётя Юля. – Прямо Червяков из Чехова.
– Просто она настоящая служительница Муз. Театр для неё – всё, – мечтательно сказала мама. – Может, ей уже девяносто лет. Наверно, она даже в войну здесь работала. Под бомбами.
– Не свисти. В войну все театры эвакуировались, – и они с мамой всю дорогу шли и препирались на скучную тему: «Уехал театр – не уехал театр».
На третий день они катались на трамвайчике по Москве‑реке. В зоопарке кормили уток в грязном пруду. Им махал лапой белый мишка и жираф показывал голубой язык.
– Фу, какая мерзость. Похоже на… – и тётя Юля шепнула что‑то маме на ухо
– Кто о чём, а вшивый о бане, – сказала мама.
Петька и сам знал, чего шептаться: на язык зомби похоже, он по телевизору видел.
В дельфинарии мама с тётей Юлей сфотографировались с белухой. Она вылетела из воды и клюнула маму в щёку мокрой резиновой мордой. Одна фотка стоила столько, что тётя Юля сказала: «Однако!»
А Петька не стал фотографироваться и очень за них боялся. Из «Зоологии в картинках» он знал, что косатки – это жестокие киты‑убийцы и запросто могут утащить человека под воду.
А в мавзолей они не попали. Там был то ли санитарный день, то ли переучёт, то ли ремонт. Смешно: как в магазине или ЖЭКе.
Мама вспоминала, как бабушка и дедушка, совсем молодые, видели в мавзолее Ленина и Сталина, тогда они ещё лежали рядышком. Ленин был маленький, жёлтенький и ссохшийся. А Сталин – большой, полный и румяный, как живой.
– Куда б ни шёл, ни ехал ты –
Но здесь остановись.
Могиле этой дорогой
Всем сердцем поклонись, – торжественно продекламировала тётя Юля. Они глядели издали на низенький тёмно‑красный Мавзолей, похожий на не оштукатуренную печку в деревне у бабушки. И сказала, что они этот стих учили в школе, и он посвящён Ленину.
А мама сказала, что вовсе не Ленину, а неизвестному солдату. И снова они всю дорогу спорили. А ещё ругают Петьку, что он упрямый.
Вечером у тёти Оли все полезли в Интернет. Оказалось, мама была права! Тётя Юля ужасно покраснела, расстроилась, заругалась и пошла курить.
***
Потом мама и тёти помирились. Снова долго сидели на кухне, пели военные песни и громко спорили: уезжал театр в войну или нет.
Утром тётя Оля на перроне плакала и тормошила Петьку. И предсказуемо приговаривала: «Ах, жених! Ну и жених!».
В вагоне тётя Юля сразу полезла на верхнюю полку, сказав, что с неё хватит, и она устала как собака.
– Как спящая собака? – вспомнил Петька.
– Спящая, спящая, – подтвердила она. – Разбудите – загрызу.
Повернулась попой и громко засопела.
А маме было не до сна. В купе ехал дядька и клеился к ней. Они смотрели в окно и пили пахучую газировку прямо из чёрных бутылок. Петька тоже хотел газировку, но его щёлкнули по носу и сказали, что она горькая.
Так бы и сказали, что это пиво. Однажды большие пацаны угощали его за школой, из алюминиевой баночки. Ужасная шняга, Петька всё плевался, а пацаны ржали.
Потом стемнело. Только дядька сидел у мамы в ногах и, наклонившись, что‑то шептал, а мама хихикала.
– У вас одеялко сползло. Давайте я укутаю, как следует, – и дядька начал возиться, поправляя чего‑то, и совал руки куда не надо, и громко задышал. Но тут же ойкнул, схватился за штаны и ужасно заругался, потому что мама ка‑ак двинет его ногой.
– Так его, в яблочко! – сонно подсказала тётя Юля со своей полки. Противный дядька зло сказал: «Да пошли вы, прошмандовки!» – и похромал в коридор, хлопнув дверью. Он держался за гульфик и шипел сквозь зубы.
Однажды Петька катался на велике и нечаянно заехал на картофельные рядки. Слетел с сиденья и долго скакал на железной раме. Его потом тётя Юля водила к врачу смотреть, всё ли в порядке с «бубенчиком». Так что Петька хорошо знал, что сейчас чувствует дядька. Так ему и надо, ни чуточки не жалко.
А смешливая мама на своей полке под одеялом всё тряслась и вздрагивала от смеха, и не могла остановиться. Такая хохотушка, ужас. Петька тихонько отогнул одеяло и потрогал её лицо. Оно было мокрое.
***
Петька закрывает глаза и видит своего красно‑синего робота. Он прицеплен за ниточку к зеркалу, освещённому настольными лампами. Потом зеркало и лампы, и трансформер начинают качаться и дрожать от глухих взрывов наверху. Воет сирена. Слышится жестяной голос: «Граждане, воздушная тревога!».
