Самбор

Очнувшись, вижу перед глазами все тот же мешок. Пахнет прелыми тряпками. Мои руки связанны и подвешены к потолку, а сама я сижу на коленях обнаженная. Слышу запах крови. Меня били. Тело ноет и призывает лишний раз не шевелиться, но мне приятно ощущать эту боль. Это закаляет. Мы с ней как старые товарищи, которые давно не виделись и очень рады встрече. Все это глупая печать и жажда рабства. Как иронично.

– Кажется ты слегка забыла, – произносит Господин и снимает с моей головы мешок. – Что есть воля мощнее твоей.

Мне не нужно видеть, чтобы знать, как он выглядит. За столько лет я выучила его внешность наизусть. И из раза в раз господин все больше напоминает мне куклу, действия которой я начала предугадывать уже давно. Может быть однажды это сыграет мне на руку. Но сейчас я снова в рабстве и вынуждена подчиняться.

– Я больше не хочу, – отплевываюсь от пыли с мешка. Мои руки онемели, кровь оттекла от пальцев уже давно. – Ты слышишь меня? Я говорю серьезно!

Человек смеется.

Это совсем другая комната, скорее даже подвал без окон, без мебели. Вокруг много оружия и бочек. Я пытаюсь привстать, но неожиданно очень тяжелый металл обрушился на мое лицо, выбив пару зубов. Боль пронзила до самых пяток. Это была злость, ярость Господина, связанная с моим отсутствием. Наказание за непослушание. И я знала, что буду иметь с этим дело, но неожиданно для себя удивилась такому напору. Мне было смешно. Господин настолько предсказуем, что начинает выглядеть глупо и раздражающе. Однако, сейчас мне искренне не хотелось участвовать в пытках и это заставляло зло поджимать пальцы на ногах.

Я кашляю. Хлыщет кровь. Закрыть рот не получается. Мышцы челюсти словно больше не способны выполнять свои функции. Открываю слегка глаза и вижу в руках у Господина кувалду. Как же ничтожно он выглядел, особенно в обществе такого грубого оружия. Просто смешно. От первого удара кувалда не успела окраситься в красный и блестела в свете вялых свечей.

Хотела бы я улыбнуться, но не могу. Челюсть больше не слушается.

– Не хочешь? – господин хватает меня за волосы и заставляет смотреть в лицо. – Что ты вообще говоришь? Возомнила, будто имеешь на подобное право? Ты раб и сама в этом нуждаешься. Не держи меня за дурака.

Моя челюсть болтается, словно сейчас отвалится. Кровь течет по шатающемуся подбородку и капает на ноги. Теплая, приятная. Я мычу, пытаясь ответить «Не хочу» за что снова получаю кувалдой по голове, но теперь уже выше виска. Не могу упасть. Руки прикованы к потолку веревкой, которая режет кожу. Отключаюсь, роняя голову.

Еще несколько раз я просыпалась и засыпала. Меня били. Ломали ребра. Кувалда нещадно крошила мои кости, чуть ли не превращая их в пыль. Уже не больно. И, кажется, сам Господин это понимает, из‑за чего его удары становятся еще более яростными, озлобленными на свою собственную беспомощность.

– Думала ли ты, что твой талант – твое проклятье? – не перестает что‑то говорить старик. – Твоя мама была очень сильной, но ежедневно валялась в ногах, избитая мужчиной, которого любила. На твоих глазах. На глазах брата. Вы ведь похожи. Только ты терпишь, как камень, не плачешь, не просишь прекратить, это даже слегка досадно. Как бы я ни старался тебя уродовать – через время ты опять превращаешься в цветок, полный сил и надежд. Как прекрасно постоянно рушить их и осушать.

Я ухмыляюсь, роняя слюни из открытого и неживого рта.

Он до сих пор считает, что я просто терплю, потому что не могу иначе. Этот человек считает, что у меня нет выбора. Стоп. У меня правда есть выбор. Как и говорил Воронвэ. Вот о чем шла речь.

Так тяжело смеяться, но ничего не могу поделать. Меня разрывает на части, тело дрожит. Изуродованный смех скачет по комнате как сумасшедший мужик. Его я запомню на всю свою жизнь, ведь именно с него начался отсчет. Я так устала ждать и в какой‑то момент даже отчаялась, но стоит быть благодарной Господину. Именно он своей глупостью и самонадеянностью возродил во мне тлеющую волю.

Я родилась для того, чтобы прислуживать, глупец. Мамина любовь к насилию – это слабость, от которой лично я хочу избавиться. Я хочу перебороть себя, как в свое время сделали это верховные боги. Я хочу перестать прислуживать и это не имеет ничего общего с таким как ты. Твои пытки, это лишь крошки, которыми можешь накормить часть меня. Другая же часть копит ненависть и однажды уничтожит тебя. Ты взрастил монстра, который тебя же и сожрет. Я богоподобна и иду по их же стопам. Никому из вас это не под силу, только мне. Разве не видишь, Господин?

Считаешь мне страшно, чертов ты идиот? Если бы только знал, что происходит в мире, который живет параллельно. Уверяю тебя, ты был бы в ужасе. Моя нужда в насилии не больше, чем данность. Я – оружие, и только так больная память нашептывает мне о прошлом и будущем, о должном и судьбоносном. Только так я остаюсь собой. Только через твои пытки я живу и шаг за шагом приближаюсь к моменту службы. Я благодарна тебе. Правда.

Меня выбросили прямо на улицу. С трудом удалось отползти в темный угол улицы, чтобы никто не увидел мое такое состояние. Ненавижу. Мало того, что я позволяю ему пользоваться своим телом, так он еще и решил унизить меня пред всеми. Господин пригрозил мне, что, если перестану посещать его – он навестит мою семью и сообщит о задолженности еще в восемь лет. Я не могла этого допустить. Он присвоил себе печать, которая сдерживает меня. Он стал владеть ей лишь поверхностно и ничего не сможет сделать для того, чтобы она не сломалась. Сама Берриана не может. И в таком шатком положении он позволяет себе угрожать. Однако, если Господин решится и озвучит мой приговор, боги навсегда меня забудут. Всеобщее презрение и жалость сожрут мою волю и даже не выплюнут костей.

В тот же день ранним утром, я наблюдала за тем, как Журри ни с того ни с сего занялась уборкой сада. Только мне приходилось заниматься садом и никогда не было нужды в помощи. Она изучала инструменты и задумчиво смотрела по сторонам. Как будто боялась попасться на глаза и продемонстрировать неловкость, которая связанна с банальным незнанием. Девушка меня не видела и это радовало. Ведь еще больше я боялась, что она увидит слабость в моих глазах или боль, нежели враждебность. Это рождало в мыслях ледяной ужас. Журри полна сюрпризов и все они смертельны. Я стремилась умереть в бою за идеи, а не от стыда и жалости к себе.

Тихо прохожу в калитку и медленно иду к девушке.

Помню это платье. Оно одно из тех, что я покупала ей два года назад. До сих пор как раз. Тонкая ткань развивается на утреннем ветру, мягко касается босых ног девушки и словно нашептывает ей что‑то, пока та внимательно изучает инвентарь. Волосы аккуратно собраны и заколоты, лицо слегка заспанное и опухшее. Скорее всего малыш Самбор опять не давал им спать и уснул под утро.

От всех этих мыслей неприятная духота наполнила легкие. Только так я оправдываю мимолетную, возникшую невозможность нормально дышать.

– Что ты делаешь? – стараюсь говорить уверенно, но боль слегка сводила с трудом заживающую челюсть.

Девушка заулыбалась и поднялась с земли, заботливо смахивая с чистого платья листья.

Так странно видеть ее зрячей. Я перестала прятать свое презрение и холод, что не отталкивает девушку. Она как будто знает, что таким взглядом я сопровождала ее всегда. Журри не злится, не обижается, не донимает вопросами и просто всегда вот так улыбается. Легко, понимающе, назойливо, но молча пробираясь в душу. Ее не смущают стены, замки, очевидная неприязнь. Она как вода просачивается в каждую крошечную цель, в каждый уголок моего сознания, где я отчаянно ее не жду.

– Доброе утро, – говорит тихо, искоса посматривая на спящий дом. – Почему ты внезапно исчезла? Деян очень переживал. Места себе не находил всю ночь. Уснул совсем недавно на кухне. Я как видишь тоже не сомкнула глаз.