Самбор

Муки, которые терзают каждого из нас, зачастую неоправданны и лишены смысла. Все, что не касается физической оболочки – это пыль, которая тормозит шестеренки разума, застревая в щелях. Если бы мысли были важны и умели что‑то решать, то никто не знал бы горя. Конечно, это банальные противоречия, так как и сейчас весь этот рассказ одни только мысли. Но есть и идея в подобных словах. Все те вещи, которые рождаются в наших головах, должны быть либо полезными, либо в них и оставаться. Бесполезные страдания, задумки и тревога – это все гнилые зерна мозга, который так часто подчиняет нас себе.

С малых лет я учусь восприятию своих и чужих мыслей, которые посчастливилось услышать. Во мне уйма уверенности в том, что мысль – это лишь забава, твое собственное развлечение, и она может иметь любой вид, даже самый извращенный. Но лишь до момента, когда обретает действие. Если идешь на поводу своих плохих идей, ты проиграл. Нет вреда от вещей, которые просто парят в голове. Вред причиняет рука или нога. Оружие, что ты позволил себе использовать в корыстных целях. Пока существуют понятия добро и зло, пока существуют правила, благодаря которым рождается мир, мы все обязаны делать правильные вещи во имя жизни и развития. Эгоизм пораждает бунты и желания нарушать правила, которые дарили покой много веков. Только поэтому я отказалась от понимания комелей.

Жизнь, которая нам доступна слишком коротка, чтобы рисковать ее сроком. Люди и божества рано или поздно придут к договоренности и смогут создать что‑то общее, но в это обязательно вмешается кто‑то посторонний. Тот, кто сочтет свое виденье мира более правильным. И он уже пустил корни в отмирающий покой земных существ.

Каждый раз возвращаясь в замок, я оставляла свою привычную жизнь у входа и ступала по мраморному полу босыми ногами. Ничто в моей жизни не достойно эмоций, кроме полученных наказаний от тех, чья воля сильнее моей. Наверное, за это я его и получала.

Воля в нашем мире имеет огромное значение, и она часто может быть как найденной, так и полученной. Редко, когда можно родиться с сильной волей. Последние, кто был рожден с могучей волей – это боги. Кажется, словно мир становится лишь хуже. Дети рождаются слабыми, земли черствеют и перестаю быть плодородными, а реки высыхают, отдаляясь от нуждающихся в них людей. Все это плоды грехов и пороков, которые искушают молящийся ум, заставляют его становится беспомощным и злым. Вера спасает многих, но и губит тех, кто ей слишком часто пользуется в недобрых помыслах.

– Утомительно, быть учителем танцев? – спрашивает немолодой мужчина, наворачивая вокруг меня круги. – Ведь так ты говоришь своей семье? Признаться в том, что ты жалкий раб, наверное, очень тяжело. Обычная девочка для битья.

Размокшие лоскуты кожи обрушиваются на мою спину. Щиплет. Боль притупилась уже давно, но привыкнуть к пыткам все же сложно.

Господин вымачивает плеть в соленой воде специально. Всегда. Ему нравится, как я хмурюсь. Но этот мерзкий человек никогда не касается лица и ног, всех тех мест, которые видны окружающим. В мои обязательства входит обеспечить всех незнанием, чтобы никто ничего не заподозрил. Лишь поэтому в конце я остаюсь невредимой для глаз обычных людей. Почему так? Потому что воля умеет быть самостоятельной и люди увидев несправедливость и чужие страдания могут изменить ее. Это слишком рискованно для тех, кто стремится обладать и править. В этом смысле боги выше всех в мире. Они научились быть слепыми и глухими к тем, кто хранит в себе гнилое зерно. Такова цена обмана и предательства. На любое черное найдется белое. И с этим ничего не сделаешь. Любая вещь существует благодаря чему‑то и зависит от этого. Именно так устроен подчиняющийся мир, который родился от слабости, лени и желания обладать всем.

Говорить о пытках я могу очень долго, не проявляя эмоций. В то время, пока одни жалуются и кривятся из‑за сухого хлеба, мне приходится неустанно чувствовать боль, которая стала настолько привычной, что иногда не ощущается вовсе. И я совсем не хочу, чтобы чьи‑то проблемы казались важнее, у каждого должно быть четкое понимание того, что проблемы других могут быть весомей, тяжелей, страшней. Однако, даже так никто и никому не обязан помогать, так же, как и выпрашивать помощь. Есть действия и их последствия. Все остальное отговорки и желание оправдаться, выставить в свете свободы поступки и желания, которые влекут за собой хаос. Многие считают, что они находятся на краю обрыва и для чего‑то делятся этим с остальными, даже не думая о том, что накидывают петли и тянут за собой желающих жить. Это не свобода. Это очередные гнилые зерна.

– Вы говорите так каждый раз, – бормочу, смотря в пол на свои покрасневшие колени. – Это еще больше утомительно.

В комнате темно. Только две свечи дарят ей тусклый свет. На окнах решетки, а вдалеке слышен вой собак и голоса людей.

Сегодня выходной. Наверняка Деян с Журри ушли на площадь. В очередной раз там показывают представление Серийские шуты, забавляя шумные толпы и угощая людей вкусной едой. Все они придаются мгновениям праздника и веселья, не замечая, как это ранит всех остальных. Каждый раз задумываясь о несправедливости, лишь улыбаюсь и прячу глаза. В них огнем пылает злость. Мне бесконечно стыдно, что с подобными мыслями я всю свою жизнь отсиживаюсь и наблюдаю, осуждающе отталкивая желающих сблизиться. Это ведь крайности? Я твержу о том, что никто и никому не должен помогать, но при этом злюсь, когда игнорируют мои скрытые страдания. Кажется, что я все еще капризный ребенок, который осуждает всех вокруг и требует внимания. Хорошо, что делаю я это молча. Таковы условия Богов.

Слышу звон металла.

Передо мной ставят пустую миску, которая слегка блестит и дрожит. Резко шею обвивает ремень. Воздух перестает поступать в легкие и его остатки так сладко растекаются по губам. Мне нечем дышать. Раньше было страшно, а сейчас до ужаса раздражает. Я боялась умереть, но спустя много лет поняла, что мне вовсе не позволят. Лишь паника заставляет пытаться освободиться, кричать и дергаться.

Ощущаю холодные ладони, которые затягивают ремень сильнее на бесчувственной шее. Кажется, будто глаза и легкие сейчас взорвутся. Немеют пальцы, ладони, кружится голова и все это вперемешку с мыслями о том, что так и должно быть. Я давно осознала, что плачу чужие долги и сейчас совсем не чувствую обиду и несправедливость. К подобному быстро привыкаешь, особенно когда ощущаешь бессмертие. Боль перестает являться чем‑то страшным и леденящим душу. Ты перестаешь бояться ее и последствий, которые заживут через пару часов.

Мужчина бьет меня по голове и отпускает ремень, конец которого врезается в мое лицо от резко исчезнувшего натяжения. Я падаю, ударяясь лбом о дощатый пол. Рядом вздрогнула миска. Кашель болезненно дерет горло и закладывает уши. Бессознательно я сразу хватаюсь за горло и пытаюсь стянуть с себя ремень или хотя бы ослабить его хватку. Ногтями суетливо царапаю кожу и понимаю, что меня ужасно клонит в сон.

– Пей, – слышу насмешливый голос Господина и в посуду льется вода. – Ты знаешь за что получаешь наказание?

Каменный пол холодный и темный, слегка волнистый из‑за преклонного возраста сухих досок под ним. Наблюдая за всем лежа, я неустанно рассматриваю одни и тоже вещи. Подол одеяний Господина, розги и плеть в его руках, тонкий и исчезающий лунный свет… Кажется, что в такие моменты время замирает, и я часами не смыкаю глаз. Но на самом деле проходят секунды. Те самые, что превращаются в вечность, когда переступаю порог этой комнаты.

– За то, что не служу людям, – отвечаю в который раз на один и тот же вопрос.