Самбор

Никто кроме смерти не имеет право распоряжаться жизнями и дарить надежду, притворно не замечая болезнь. Все те, кто отравлен желанием властвовать и решать за других заслуживает исчезновения. Править должны лишь те, кто способны подарить покой людям. Если и они покорятся жадности, то должны также исчезнуть. Даже если это боги.

– Каэлин? – кто‑то зовет меня.

Тяжело отвести взгляд от незнакомца. Тяжело снова видеть, как он исчезает, как его волнует только Журри и ее несерьезные проблемы. Я вечно занята делами, уборкой, стиркой, готовкой, параллельно заживлением скулящих ран, а она… Она продолжает существовать в мире, где рядом лишь добродушие и помощь. Это даже кажется смешным. Все кроме меня пытаются ее защитить.

– Что? – зло сжимаю пальцами столешницу.

– Что сегодня на ужин? – Деян копается в корзинах с едой у стены. – Так хочется печеный картофель, да и Журри он нравится. Забавно, но там откуда она родом нет картофеля. Хотя не так уж и далеко наши страны находятся друг от друга. Удивительно…

Боль выстреливает в резко согнувшийся ноготь.

Ненавижу. Я ее и правда ненавижу. Всем своим естеством. Кажется, что рано или поздно, но что‑то подобное произошло бы. Ей крупно не повезло оказаться именно здесь. Там, где я жила с мыслями о справедливости и много лет мечтала быть ее палачом.

– Действительно, забавно, – бормочу, наблюдая как за окном чужак равнодушно скользит мимо меня взглядом.

***

Я нарезала морковь уже на протяжении часа. Нож медленно и крупно режет твердый овощ, и это доставляет мне удовольствие. Мысли слишком далеко. Вне этого дома и города, там, где всегда существует мой личный райский уголок. Он наполнен пустотой и постоянно молчит. Там существуют лишь тени, а иногда острый блеск ножей, заточенных игл, которые так приятно скользят по чьей‑то бледной коже.

Часто ли я думаю о пытках? Да. И это нисколько не расстраивает, не делает плохо. С самого детства я не испытываю жалость, ни к избитому отцом брату, ни к плачущей матери. Все они слабые, не способны сдерживаться, терпеть. Вечно им кто‑то и что‑то должен, обязан. Обладая невиданной силой, мама постоянно пресмыкалась и казалась слабой. Она хотела такой быть. Я знала это, когда она по ночам плакала в саду и убеждала себя, что ее голова в порядке. Мама постоянно доказывала себе, что безумие ее не коснулось и она лишь та, кем хочет быть. Но это было ложью. Спазмами умирающего благоразумия.

Боль пронзает палец, кровь от пореза падает на деревянную доску. Приятно, тепло. Частичка моей жизни касается, стекает по внешнему миру, который так безжалостен к ней.

Я часто думаю о будущем и уже сейчас знаю, что в нем будет. В отличие от мамы, во мне достаточно решимости и верности. Поэтому, когда явился Воронвэ, я даже не подумала о том, чтобы воспротивиться. Он был тем, кто наставил меня на путь, который показался правильным. Он угождал моим убеждениям и одобрял желания. Ему я не казалась монстром, даже в своем истинном обличии.

Из‑под бровей смотрю в окно, в котором зловеще улыбается мое отражение.

Что для меня жизнь? В ней нет ничего конкретного, важного, я давно перестала к чему‑то стремиться. Лишь мысли о прошлом заставляют хоть немного понимать реальность. Только так я могу быть собой и обрести долгожданный смысл.

Незнакомец все чаще появляется рядом с Журри. Он не пытается подойти ближе, заговорить с ней или дать понять, что рядом. Незнакомец только наблюдает. Я успела выучить наизусть его внешность. Он совсем не похож на тех, кого вижу каждый день, от него не чувствуешь угрозы, он совсем ничем не пахнет и лишь магия режет нос. Иногда мне кажется, что мир вокруг него меняется, становится таким, в котором я не желаю находиться. Все, что он делает и что источает – мне неприятно. Внутри каждый раз вспыхивает пламя, которое стремиться сожрать чужака.

– Ты можешь войти, – говорю тихо, найдя его возле окна, возвращаясь из сада с чистым бельем. Ине хотелось быть добродушной, насколько это возможно. – Если хочешь.

Незнакомец медленно оборачивается и снимает капюшон с головы.

Я не знала, что запомню это лицо на долгие годы, но казалось, что и в прошлом с ним была знакома. Это сложно объяснить. Глухая память воет во мне и не знает, как выбраться. Она знает его и истошно хочет хотя бы коснуться. Этого я никак не допущу. Мой мир лишен близких людей, которые так и норовят в него попасть.

– О чем ты? – впервые слышу его голос.

Такой глубокий и тяжелый. Этот голос эхом отзывается во мне и увядает в глубинах безжалостной злобы. Я сама его топлю в надежде, что однажды он и в реальности исчезнет.

Сглатываю, пытаюсь нормально дышать. Медленно опускаю корзину с бельем на землю. Пальцы словно каменеют.

– Считаешь это нормальным? Знаешь же, что я вижу тебя здесь каждый день. И каждый раз ты все равно возвращаешься.

У него длинные черные волосы, заправленные за уши. Ростом выше меня на голову. Под плащом виднеются чистые немятые вещи, темная рубашка, заправленная в брюки, и странные подвески, которые поблескивают, оказываясь на солнце.

Мне тяжело. Я хочу схватить его за горло и ударить об перила, хочу узнать какого цвета его кровь. Все внутри меня кричит об этом. Кричит о том, что я должна причинить ему вред. Но я вынуждена держать себя в руках. Ведь это может отдалить меня от богов и их доверия.

Молчит. Опять пристально смотрит мне прямо в глаза.

Раздражает.

Что вы все можете знать о жизнях, которые не видите? Бедная и жалкая Журри не обделена вниманием, но продолжает изо дня в день ныть и скулить, надоедать своими проблемами. И проблемы ли это? Я не знаю ничего о ней и не смею возвышать. Я тоже имею право на жалость, на понимание. Но во мне нет желания выпрашивать.

– Хотя… Уходи, – процедила я сквозь зубы, сжимая кулаки. – Тебе здесь не место! Забудь про те слова…

– Я не понимаю, – отвечает медленно незнакомец, продолжая меня гипнотизировать. – Мне известно, что в твоей душе и сердце, но голова почему‑то закрыта. Как тебе удается скрыть свои мысли?

– Что? – хмурюсь и искоса смотрю на входную дверь.

– Я не успею дойти до двери, – произносит он равнодушно. – Ты тут же мне всадишь в спину свои острые пальцы и тебе наплевать как туго они будут проваливаться в плоть. В тебе так много желания убивать и рвать. Ты омерзительна, и позволить себе говорить с тобой уже слишком много. Таких как ты не должно быть и в ближайшем будущем ты это поймешь. В скором времени мы все дружно увидим твое безумство и ярость, которые прикрываешь правосудием и желанием порядка. Как может желание убивать быть чем‑то правильным? Палач не тот, кто жаждет убить другого, а кто заносит топор над головой даже родного человека, выполняя свою работу. Ты же просто монстр…

– Вот как, – зло улыбаюсь. – В таком случае ты осознаешь в каком положении находится эта девушка. Журри ведь дорога тебе? Это очевидно, ведь никто не сможет украсть из твоих глаз беспокойство, с которым ты на нее смотришь.

Мужчина хмурится и бросает беглый взгляд на дом.