Самбор

– Ты должна уйти, – произносит он уверенно. – Я не знаю кто ты такая, но тебе не место среди людей. Возвращайся к своему хозяину и не смей раскрывать гнилую пасть. Тебе нет дела до правды и борьбы, ты даже не способна ценить чужие жизни. Меня воротит от тебя.

Мир вокруг начинает немного плыть, разъезжаться в разные стороны и темнеть. В такие моменты я на пределе. Картинка краснеет и сильнее поблескивает на солнце. Вокруг сейчас так много лезвий и оружий, кажется, что каждым из них я могу воспользоваться.

– Выходит ты решил, что способен делать выводы обо всем вокруг просто так? – зло ухмыляюсь. – Ты тот, кто причиняет вред только своим существованием. Настолько глуп и наивен, что придался мечтам и выдаешь их за реальность. Сколько бы гнилая пасть не держала зубы стиснутыми, она всегда будет ждать удачного момента, чтобы распахнуться и перегрызть чье‑то горло…

– Хватит! – воскликнул мужчина, взмахнув рукой.

В меня летит пыль и песок, которые режут, кусают кожу. Это магия вреда, и она в ярости.

– Что это такое? – хватаю рукой сгусток адской смеси и смотрю на свою ладонь, на которой беззащитно метаются песчинки. – О, так это твоя вера в лучшее? Как радостно, что я могу сделать с этим что‑то.

На ладони вспыхивает пламя и пожирает песок, превращая его в кровь. Капли дрожат в моей руке и, будто дети, кормят благодарными бликами. Это вгоняет в ужас незнакомца.

– Да что ты такое? – спрашивает он хмурясь.

– Я та, кого ты скоро начнешь бояться, – переворачиваю ладонь и кровь капает мне под ноги. – Но сделаю тебе подарок, как и подобает делать всем тем, кто блюдет порядок и исполняет волю богов. Я позволю тебе терпеливо ждать и наблюдать. Лучшее, что с тобой может произойти – это прозрение. Я не убью тебя, а дам возможность наслаждаться зрелищем.

– Если я позволю тебе жить, – зло бросает мужчина, поддаваясь эмоциям. – Ты олицетворение всего самого отвратительного, что может существовать на этой земле. Я чувствую это каждой частью тела. Поэтому и служишь Воронвэ. Мерзкая тварь…

Он ушел, как и всегда, туманно скользнув в калитку и растворился в воздухе.

Я оборачиваюсь к окну, и вижу спящую Журри в кресле гостиной. Такая невинная и печальная, пропитана жалостью к себе.

На это он любит смотреть? Какое ему дело до этой девушки и по какой причине он так назойливо крутится рядом?

Когда я сказала ему уходить, то хотела лишь высвободить каплю злости. Я не само зло, не агрессивна, не жестока, это все в моей голове. Это оружия. Меня нельзя любить или уважать, я не гожусь в друзья. Только так могу облегчить жизнь тех, кто радушно впускает к себе незнакомцев и готов стать близким человеком для них. Не имею права разочаровывать и давать надежду, я должна оставаться собой и не только для себя, но и для других. Мне нужно казаться монстром, чтобы случайно не причинить вред невинному.

Вот какое сложилось у тебя обо мне мнение? Монстр? Мерзкая тварь? Так смешно думать о том, что как раз то Воронвэ и подарил мне чувства, которых достойны непокорные и злые существа. Хотела ли я действительно причинить вред чужаку? Сложный вопрос, ответа на который у меня долгое время не было.

Часто теперь я нахожусь в саду, между суетливых ив, которые так и норовят коснуться моего лица. Это приятно. Земля теплая, мягкая, щекочет кожу сочной, летней травой.

Выражение моего лица меняется только в моменты общения с кем‑то. И то это только бесконечное количество масок, что подарили мне боги для созревания и скорейшего возрождения. В венах стынет кровь, когда я думаю об этом. Скоро у меня появится возможностей больше тех, что имею сейчас.

Притягиваю руку к небу и представляю, как касаюсь пушистых облаков. Только так могу почувствовать их мягкость. Какая жалость. Слишком часто кажется, что имея неприлично много, я чувствую лишь малость. Но что поделать, такой уж родилась. Такова моя судьба. Из всех возможных жизней, именно эта дается так сложно, почти недосягаемо. Я живу ограниченно, постоянно чего‑то лишаясь и сдерживая назойливое любопытство. Почему? Потому что у всего есть путь и цена, у каждого свершения и мимолетного порыва.

Много ли людей делали мне больно? Много. Каждый из них поплатился за это, но однажды пострадал невинный. И это было приятно. Неправильно, но приятно. Видимо моя жизнь сломана и испорчена на корню. Я давно смирилась с тем, что лечение не поможет. Это яд, который уничтожает медленно, вязко и мучительно. Только приняв свою участь я способна продолжать существовать. Этим невинным оказалась моя мать. Только вот осознание этого пришло слишком поздно. Долгие годы я училась не причинять вред и быть умнее всех тех, кто всего лишь наслаждается убийством. Так иронично. Изголодавшийся зверь отказывается от добычи, которая убита для забавы.

Я уснула, когда на город опустилась тень. Мои сны пусты и быстротечны, словно плыву в темной комнате по прозрачным лентам. Это радует. Не нуждаюсь в лишних красках, данная картина только в черно‑белых тонах.

Проснувшись, понимаю, что слегка тяжело дышать. Испуганно поднимаю руки, когда вижу лежащую на мне Журри. Сердце в панике заметалось в груди, будто бы просится на волю. Странное ощущение.

В тот момент я вспомнила разговор с незнакомцем и чуть не поддалась эмоциям. Несмотря на все то, что Журри во мне вызывала, я была не в силах решиться на убийство. Воронвэ приказал мне вымещать злость на ком угодно, но не на ней. Я надеялась на то, что это справедливо.

Девушка лежит головой на моем животе и медленно дышит. Ладони вместе, прижаты к груди. Я суетливо смотрю по сторонам убеждаясь в том, что рядом никого. Журри сонно кряхтит и обнимает меня одной рукой за пояс.

Не хочу. Уходи. Мне неприятно. Мысли галопом несутся в голове.

Она теплая и легкая, я слышу животом ее медленный пульс, словно крошечный зверек топчется на одном месте. Сейчас я могу схватить ее за волосы и скинуть с себя, начать бить. Но это должно оставаться в голове, лишь в моей гнилой и порочной голове. Ради тех, кому я посветила свою верность и надежды.

***

Они кричат, так громко, что срываются на рык. Летит посуда, дрожат занавески. Слышу, как отец быстро бежит по лестнице вниз и тянет за собой маму. Она кричит и плачет, цепляется руками за перила.

Глупая. Ты ведь такая сильная, но опасаешься навредить ему. В отличие от тебя, он не боится. Из раза в раз ты сдаешься, позволяешь кому‑то так незаслуженно и подло одержать над тобой верх. Ты всегда была слишком сильной для нашего слабака отца.

Вижу, как Деян поджимает к себе колени, сидя в углу комнаты. Я прошу его о молчании, прижимая палец к губам. Брат кивает и зажимает рот рукой. Тихо встаю и лезу под кровать, где веревкой к деревянной ножке привязан тупой отцовский кинжал.

Уже тогда я понимала кто и на что способна. Уже тогда я была такой. Жесткой, бесчувственной, неумеющей любить, сострадать. Может быть, у меня и была возможность стать кем‑то другим, но этот путь понятней и ближе всего. Только так могу чувствовать себя настоящей.

Тихо отвязываю кинжал и встаю с пола. Доски противно скрипят. Я замираю. На лице расцветает впервые та самая улыбка. Это так приятно предвкушать, думать и представлять. Подхожу к брату и целую его в щеку.

А ведь мы были детьми. Тогда в нас заложили совсем не те морали, что должны были.