Сценарии судьбы Тонечки Морозовой
– Давно пора.
…Только бы не встретить мать. Только бы не встретить! Если они встретятся – что ей сказать?..
Переступая через провода и толстые кабели, Даня впереди, Настя за ним, они выбрались в центр съемочной площадки – никто не обращал на них внимания – и побрели вдоль черных занавесок к табличке «Выход», горевшей хищным красным светом.
В коридоре ничего не изменилось, только, кажется, народу еще прибавилось, и стало совсем нечем дышать.
– Я не знаю, куда идти, – призналась Настя. – И без администраторши нас с территории не выпустят, всех специально предупреждали.
– Да? – удивился Даня. – Вон там дверь на улицу, может, выйдем, оглядимся?..
Насте было все равно. Ее жизнь оказалась обманом, химерой.
Должно быть, так пишут в сценариях!..
Ее мать, ее собственная родная мать пишет эти самые сценарии! А дочь ничего не знала! Не знает!.. Мать – обманщица, лгунья.
Настя поднесла ко рту стиснутые кулаки и укусила сначала один, потом другой. Стало больно и невозможно.
– Ну, ты даешь, – сказал Даня. – Слушай, наверное, из тебя на самом деле получится артистка!
– Заткнись.
– Мне нужно Ромке сказать, что я уезжаю. Он искать станет.
Насте было все равно.
Они вышли на улицу – дверь оказалась не заперта и непонятно было, почему их вели такой дальней дорогой и почему никто не догадался распахнуть эту самую дверь, чтобы можно было дышать! За день – целый день прошел, целый огромный весенний день! – трава еще немного напружинилась, и зазеленели длинные березовые веточки, и какие‑то немудрящие цветы распустились на клумбах, утром их не было.
Уткнувшись носом в угол с облупившейся штукатуркой, какая‑то девчушка рыдала навзрыд. Плечи ее тряслись и спина ходила ходуном.
Настя и Даня переглянулись.
Как ни велико оказалось Настино нынешнее потрясение, девчушкино горе наверняка было еще горше. Настя кинулась и схватила рыдающую за руку.
– Что? Что случилось?
Девчушка повернулась, и Настя ее… узнала. Это была та самая, ее двойник, ее копия, которую она заметила тогда в коридоре института!..
Сейчас по лицу у нее текла тушь вперемешку с пылью.
– Все, – выговорила девчушка трясущимися губами. – Все!..
И опять зарыдала, почти завыла.
– Тихо, тихо, – быстро сказал Даня. – Спокойно. Еще не все.
– Посмотри на меня, – велела Настя. – И скажи, что случилось.
Девчушка заикала, зажала себе рот рукой и старательно подышала носом.
– Украли, – выговорила она с трудом и все же икнула, – у меня украли. Деньги, паспорт. Аттестат!.. И телефон тоже!.. Всю сумку! Вот только… осталось…
И она кивнула на журнал Forbes, валявшийся на лавочке.
Даня посмотрел на журнал, потом на девчушку и протянул:
– Да ну‑у‑у…
Настя выхватила из рюкзачка пачку бумажных носовых платков – утром мать сунула, ее собственная мать, оказавшаяся такой… лгуньей, – и стала вытирать девчушке лицо. Та рыдала и вырывалась.
– Подожди ты, не реви так, – попросил Даня.
– Да‑а‑а, как я теперь?.. Мне домой… как… теперь?.. Я и так не поступи‑ила!.. Никуда‑а‑а! И в прошлом году не поступила‑а‑а! И еще все… украли! Ничего же нету!..
– Здесь украли, на пробах?
– Дань, – с досадой сказала Настя, на миг перестав вытирать девчушку, – ну, ясно, что здесь! Чего ты спрашиваешь?
– Я… утоплюсь! – продолжала та. – Я… не могу! Не могу я больше! Провались она, Москва ваша!.. Сволочи!.. Кругом одни сволочи!.. Спать… негде! Есть… нечего!.. И все украли‑и‑и!
– Тихо, – сказала на этот раз Настя. – Прекрати. Поедешь со мной, переночуем на даче, а там решим.
…Бабка не выгонит, пронеслось у нее в голове. Бабка с виду грозная, а на самом деле добрая. И потом!.. Она наверняка тоже не знает про мать и ее выкрутасы!
…Или знает, и у них заговор? Заговор против нее, Насти?
– Слышишь? – повторила она очень громко. – Поедем к нам!
– Как?! Как мы поедем?! У меня даже на метро нету!
– У меня есть, – решительно вмешался Даня, – на всех хватит. Поехали. Я только Ромке позвоню и, наверное, папе.
– У меня проездной, – мрачно сказала Настя.
Тонечке было смешно – второй раз за день она столуется в буфете!.. В первый раз в телекомпании, а вот сейчас на «Мосфильме»!
Оказалось, на «Мосфильме» существуют «секретные» буфеты, не для всех. Эти самые «все» толпились в каком‑то вовсе другом буфете, где было обыкновенно – алюминиевые столы, шаткие стулья, длинная стойка, холодильный шкаф с «прохладительными водами» и безалкогольным пивом.
В этом было необыкновенно, словно в английском пабе: зеленый плюш, кресла с латунными гвоздиками обивки, полированное дерево, хрустальные бокалы, кофейные чашки «Веджвуд» – Тонечка, выпив свой глоток эспрессо, аккуратненько посмотрела клеймо на донышке невесомой фарфоровой прелести!
Все правильно, «Веджвуд».
Александр Герман, заметив ее маневр, усмехнулся.
Режиссер Эдуард, похоже, тоже ничего не знал о существовании «секретного» буфета. Когда они зашли, огляделся по сторонам растерянно, затем приосанился, сдернул кепку, пригладил волосы на лысине. Потом за все это он на себя рассердился и теперь сидел надутый.
Только Герман чувствовал себя вольготно.
– Я предлагаю следующее, – говорил он, покуда несли воду, лед и какие‑то сложные супы, которые он заказал. Тонечка попросила суп исключительно из соображений здорового образа жизни, окончательно и бесповоротно попранного сегодня пирожным «картошка» и всякими другими излишествами.
Герман говорил, но его никто не слушал. Тонечка весело изучала новую обстановку, а Эдуард дулся.
В конце концов Герман замолчал, посмотрел на обоих своих собеседников и заметил:
– Странное дело. Похоже, мои предложения тут никого не интересуют.
– Что вы, Александр Наумович! – вскричала Тонечка.
