Сгоревшая жизнь

– Дурочка, – он по‑свойски обхватил ее за шею. – Пошли кофейку выпьем, а то я сейчас начну рычать и кидаться на людей.

– Такого не бывает!

– Ты меня плохо знаешь. Заодно обдумаем план действий. Я видел кафе через дорогу.

 

* * *

 

О, что это оказалось за кафе! Почему мы с мамой ни разу в него не заглядывали? Ее ведь тоже заводил стильный твист Умы Турман и Траволты в «Криминальном чтиве»… А тут их легкие, утонченные изображения змеились по всем стенам, будто мы попали в причудливую, витиеватую реальность Тарантино. Здесь было тепло, пахло корицей и кофе. Мама любила эти ароматы…

– Очуметь, – отозвался Артур, оглядевшись. Глаза его так и засветились от восхищения. – В таком месте тянет перейти на сторону зла – такое уж оно симпатичное…

– Миа – вовсе не зло, – возразила я. – Разве она кому‑то причинила вред?

– Ну, подергаться‑то заставила!

– Когда ей адреналин в сердце кололи? Ну да‑а… А ты знаешь, что эту сцену в фильме показывают в обратном порядке? На самом деле шприц выдергивали, а не всаживали ей в грудь.

Артур вздохнул:

– Кругом обман…

– А больше‑то она ничего плохого не делает… Винсент‑то, конечно, гангстер, но тоже весь такой милый бегемотик.

Мы уселись с нашими чашками в самый угол, чтобы обзор был побольше, и несколько минут просто пили кофе – Артур, как обычно, двойной эспрессо, а я капучино – и разглядывали рисунки, фотографии и виниловые диски, украшавшие стены. Мой локоть вдруг ощутил тепло маминой руки, к которой я прижималась, когда мы вместе смотрели этот грандиозный фильм. И умирали со смеху над парочкой Тима Рота и его нелепой подружки, решивших стать грабителями не в то время и не в том месте…

Наверняка мои учителя осудили бы маму за то, что она показывает ребенку фильм, в котором слово «fuck» звучит около трехсот раз, но к тому времени, когда я подросла, тарантиновский шедевр давно причислили к новой классике, и мама, видимо, решила, что девочку, читающую наизусть Блока и Гумилева, одной циничной байкой о часах в заднице вьетнамского ветерана не испортишь.

И она была права, раскрывая мне многообразие этого мира, но в лучших его образцах. Невозможно прожить, совершенно избежав соприкосновения с грязью, но пусть неизбежную дозу кокаина занюхает на экране Миа и чуть не сдохнет от этого на твоих глазах, чтобы адреналин, который вкололи ей прямиком в сердце, навсегда стал твоей прививкой от желания попробовать… Мне уж точно ни разу не захотелось рискнуть. Мама знала, что так и будет?

– Ну что, молочный коктейль за пять баксов?

Я даже вздрогнула, когда голос Артура заставил мое теплое видение мгновенно померкнуть и растаять. Не знаю, что было в моем взгляде, но лицо у него так и вытянулось…

– Что? – тихо и уже не так весело спросил он.

«Не стоит ненавидеть его, – остановила я поднявшуюся в душе волну. – Уж он‑то ни в чем не виноват».

– А ты знаешь, что Ума уговаривала Тарантино подобрать другую музыку для их танца? – спросила я, чтобы саму себя вернуть к реальности. – Но Квентин сумел убедить ее, что нужна именно эта мелодия.

Он кивнул:

– Это песня Чака Берри «You Never Can Tell».

– Так ты знал?

– О нелюбви к ней Умы? Нет. Впервые слышу. Зато я знаю, что Лэнса в этом фильме мог сыграть Курт Кобейн. Отказался… Но Штольц там тоже неплох.

– А кто плох? – возмутилась я. – Один другого лучше!

– Я бы вообще на месте американских киноакадемиков заказал Тарантино какому‑нибудь киллеру… Он ведь живое опровержение того, что кино – дело сложное и нужна серьезная подготовка. Самоучка, пацан, подрабатывавший сначала в кинотеатре, где крутили порнофильмы, потом в видеопрокате…

Я слушала его с удивлением:

– Тебе не кажется, что для следователя ты слишком смахиваешь на фаната самого криминального режиссера?

– Это искусство, детка, – пропел Артур. – Но чьим бы то ни было фанатом меня трудно назвать… Правда, некоторые фильмы Тарантино я действительно пересматривал не раз.

– Надеюсь, не это свело вас с мамой?

Логов выразительно поморщился:

– Свело!

– Ну… объединило.

– А ты не знаешь, как мы встретились?

Я попыталась припомнить, но это забылось начисто. Пришлось предлагать свои версии:

– Грабитель вырвал у мамы сумочку? А ты поймал его, скрутил и вернул ей сумочку в букете роз? Нет? Может, она зачиталась по дороге и вышла прямо под твою «Ауди», а ты свернул в столб, чтобы спасти ей жизнь? Опять мимо? Ну я не знаю… Она выпала из окна небоскреба, а ты, как Бэтмен, подхватил ее на уровне десятого этажа? И вы парили в ясном небе меж пушистых облаков, пока она не призналась, что влюбилась в тебя с первого взгляда?

– Тебе романы сочинять бы, – буркнул он. – А что? Может, тебе этим и заняться? Даже учиться нигде не надо… Тут уж или есть талант, или его нет.

– С чего ты взял, что у меня есть?

Артур принялся загибать пальцы:

– Ты наблюдательная. Это важно и для писателя, и для сыщика. Ты – домоседка. Писатель не должен быть непоседой, а то ему в тягость будет работа… И потом, у тебя отличная база – ты прочитала, кажется, все на свете.

– Это еще не значит, что я сама могу написать книгу!

– Нет. Но у тебя может получиться – ты ведь артистичная от природы. Любишь примерять маски. Писатель именно этим и занимается! Он вживается в своих героев, причем в каждого, а артист исполняет только одну роль. Так что писателем быть интереснее.

– Разве для этого не нужен жизненный опыт? Что я могу поведать миру такого, о чем еще никто не рассказал?

Но Артур, похоже, загорелся этой идеей. До того, что мне стало неприятно… Показалось, будто в эту самую минуту он пытается избавиться от меня в качестве неофициальной помощницы следователя, ведь у него теперь появился Никита, который, конечно, был не глупее, чем я. Но Логов же – благородный человек и не может просто выгнать меня из своей жизни, поэтому решил занять чем‑то, чтоб я сама отказалась от наших расследований. Ведь ныла же, что с Артуром приходится таскаться по холоду и уже не раз рисковала жизнью… Все так. Только по доброй воле я не бросила бы это невероятное занятие, которое утягивало меня с головой. Но если он настаивает…