Сказки для 21-й комнаты. Фантастические рассказы
Шэрон вновь увидела тень, и та опять пропала, словно бы её никто и не отбрасывал. Но девушка не могла даже сдвинуться с места от страха.
Тут она услышала какой‑то хруст и вновь отважилась взглянуть на замурованный труп. Хруст исходил от него. Брякнули ржавые цепи, сковывавшие древнее тело, и мертвец поднял голову, взглянул пустыми, глазницами на Шэрон. Но говорил не он.
– Люди приносили кровавые жертвы и просили богатого урожая, хорошей погоды, здоровья… и часто в строящийся дом закладывали «строительную жертву». Замуровывали живого человека, чтобы умилостивить духов, а убитый становился верным стражем дома, домовым, кутным богом, церковным привидением. У разных народов всё происходило по‑разному: одни считали, что замуровать надо жену или ребёнка строителя, другие думали, что это должен быть случайный прохожий. Но всегда предпочитали женщин и детей… они думали, что тем не хватит сил отомстить… потом.
Застывший труп заслонила чья‑то тень и пошла, увеличиваясь, прямо на Шэрон, но никого не было видно. Девушка сделала шаг назад и оступилась, но какая‑то сила удержала её на ногах. Тень подошла вплотную к девушке, и Шэрон почувствовала, как будто чьи‑то холодные руки обняли её, и, вздрогнув от ужаса, выронила и фонарик и пистолет. Свет погас.
– Я – строительная жертва, дорогая Шэрон, – услышала она прямо возле уха. – Я – анамнез, Шэрон, я – история болезни этого дома… Двести лет назад переехавшие сюда славяне убили меня и оставили здесь, сторожить построенный ими для них самих дом. Двести лет, милая… двести лет я ни жив, ни мёртв… они думали, раз я совсем ещё юн, я ничего им не сделаю… Но мне не понравилась отведённая мне роль. Все их дети рождались мёртвыми, а они сами болели и сходили с ума. Шэрон, я сгноил их проклятый род за то, что они сделали! – Шэрон вспомнила водоворот человеческих останков, падавший в пасть петуху. – Но стало только хуже…
Шэрон стояла посреди подвала, прижав дрожащие руки к телу, и плакала в ужасе, в то время как её обнимала и лапала холодная тень.
– Не плачь, дорогая, теперь я с тобой… – услышала она и увидела, как труп, натянув цепи, шевелил губами.
Она хотела убежать, но тело не слушалось. Жар охватил её, пот катился по лицу, смешиваясь со слезами.
– Прошу… – с трудом выдавила она.
– Теперь я твой. А ты моя. Ты самая красивая, кто когда‑либо заселялся в этот дом. Я это говорю впервые. Ты мне веришь? – спросил мертвец в кандалах, но голос она услышала всё так же возле уха и ещё явственнее почувствовала, как кто‑то опустил голову ей на плечо. – Ты и Деми – теперь моя семья, мы всегда будем вместе.
– Не надо Деми… – всхлипнув, дрожащими губами проговорила Шэрон и потянула носом.
– Поздно, дорогая, – тень указала рукой вглубь комнаты, брызнул непонятный свет, и Шэрон увидела труп своей дочери. Она сидела на полу, улыбалась, голова свесилась на плечо, в руке – палочка от мороженого. Она лежала тут уже неделю.
Уфа
Лето 2008
Солдат без войны
Мне снился кошмар… А что ещё может сниться солдату? Солдату без командира, без врага, с Войною, у которой нет конца?
Остов костра хрипло кашлял, задуваемый морозным утренним сквозняком. Блестящие маслом швы гранитно‑чёрной корки деревяшек люминесцировали на ветру. Холодный мёртвый свет погубил тёплую и родную тьму.
Я выбрался из спального мешка, ноги и руки еле гнулись, словно слиплись от тепла за ночь, проведённую в спальнике. Мой организм адекватно отреагировал на энный раз встреченное утро – рука сама нащупала автомат, глаза, прищурившись, забегали по всем сторонам горизонта, я затаил дыхание и осмотрелся вокруг себя, плавно и тихо – каждое утро может стать последним. Не хочу кормить собою птиц.
Я вышел из дома, из нашей точки, базы, штаба – как угодно. Конечно, «вышел» неверно сказано – как можно выйти из двух с половиной кирпичных стен? Это всё, что осталось от некогда добротного жилого дома: стена, вторая, тёмный угол между ними и заполненный крысами подвал.
Нигде не маячил кривой силуэт Лешего, наверное, он как раз в подвале – отлавливает за хвосты наш ежедневный царапающийся и кусающийся завтрак, он же обед и ужин. Блэка тоже не видно.
Я прошёл вдоль улицы руин – десятки домов стояли разрушенные, рассыпающиеся, едва не вырванные с корнями. На их окнах – решётки и паутин, а внутри – волки‑шакалы и стаи ворон на краснокирпичных пиках. Асфальтовая труха – ровная некогда земля превратилась в холмистую местность с горами из кирпича и камней, изодранными, как шрамы, оврагами. Пыль, песок и остатки прошлого, былого, слой за слоем покрывают всё вокруг. Ощущение, словно землю грызло и рвало огромное чудовище…
Каждый раз, когда я иду по этой, наверное, красивой в прошлом улице, мне мерещатся взрывы и огонь, испепелившие это место, да и всю Землю. Перед моими глазами – кипящая кровь, пускающая жуткие бубонные пузыри и горящая, будто масло, будто бензин, горящая, но несгорающая. И такой ужас заполняет меня каждый день, каждый раз, когда я прохожу мимо этих мёртвых домов, понимая, что с каждым вдохом вбираю в себя прах людей, чьи тела превратились в перегной в их искалеченных жилищах.
Я добрался до речки и разделся. Ветер бился о тело, дёргал волосы, дышал холодным, в льдинках, воздухом, но не мог со мною ничего поделать. Голый, я забрался в мутную, чуть густую воду маленькой речушки, полной водорослей и гнилья. Сполоснувшись и поскребя налёт с зубов отросшим ногтем, я вылез на травянистый берег. Холод давил, страх сжимал сердце, и сводило до судорог пустой желудок, но я привык ко всему этому, как и к вечно смрадному дыханию, как к бороде и всему тому, что уже не должно удивлять.
Подсохнув и проводив взглядом кровавый восход жгучего пятака, я стал одеваться. Штаны‑камуфляж, огромные, как булыжники, сапоги почти до колена, обтягивающая тощую грудь майка, куртка, кобура, пояс с ножами, свитер я понёс в руках и, конечно, автомат Калашникова. Уже годы я делю с ним постель и мылся бы с ним, если б можно было – для надёжности.
Я шёл обратно в наш лагерь той же дорогой битых кирпичей и пугливого детского страха, а в голове гудели ракеты, падавшие некогда в эти дома, иногда прямо в окна, иногда прямо в людей…
Блэка и Лешего я не видел, они оба могут быть где угодно; из подвала раздаются шаги и шорох, значит Леший всё же там, «охотится». Блэк, наверное, гуляет.
Я же принялся обходить местность в поисках пищи для костра, подбирал как просто сучья, так и обломки балок домов, что валялись повсюду в неисчислимом количестве, равно как и стекло окон, кирпичи, пыль…
