Сказки для 21-й комнаты. Фантастические рассказы

Уже начинало темнеть, мы с Лешим сидели у костра. Огонь трещал, Леший периодически переворачивал отрезанную тёмную руку Блэка, чтобы она поджарилась со всех сторон, и поглядывал на меня с пугливой улыбкой.

Леший – мой учитель, человек, спасавший меня от смерти чуть меньше раз, чем автомат Калашникова, он закрывал меня, молодого и неопытного, своей грудью день за днём, часть пойманных его телом пуль предназначалась мне. Я ему обязан по гроб. Был обязан. Теперь наша с ним дружба, товарищество, клятвы на крови – всё аннулировано. Он сам подписался на это, он сам же это и понимает. Мы сидели друг против друга, периодически заглядывали каждый другому в глаза, рассказывали в сотый раз одни и те же анекдоты и случаи из жизни, той жизни, которая была до Войны. При этом мы оба знаем, что Блэк не сходил с ума, мы оба знаем, что оба это знаем, и нам обоим понятно, что сегодня одного из нас должно не стать.

Леший периодически пробовал руку Блэка на зуб, потом достал нож и принялся её конкретно препарировать – срезал кожу, ногти, потом долго и старательно отделял мясо от костей и прочего дерьма, которого чересчур уж много в наших телах и в нас самих.

Перед сном я не пошёл умываться – побоялся подставить спину своему бывшему товарищу. Это – вызов, наглый, неприкрытый вызов, равноценный тому, если бы я закричал на всю округу «Это ты убил Блэка! Я знаю это, Леший, не делай из меня дурака!» и приставил бы к его носу автомат. Если бы успел… Нет, это неравноценно, ведь тогда я бы имел преимущество в лице автомата в его ноздре. Сейчас же есть только упущения: я – паренёк, которого Война застала во втором классе, автомат – в нём только пол‑обоймы, и больше достать патронов не предвидится возможным… А главное «упущение» – профессиональный «шакал» передо мною, Леший, человек, прошедший Афган, творивший беспредел в девяностых, выживший во время Войны, – в его руках карандаш так же опасен, как бензопила.

Весь вечер я сидел в своём углу и курил, как и обычно в это время, иногда прислушивался к вою волков и всяких падальщиков, для которых на ближайшие несколько километров из еды только я, Леший и то, что осталось от Блэка. Обе его руки мы уже зажарили и съели, ничего так на вкус, похоже на свинину, наверное. В небе набирала вес луна, а Леший, с которого я весь день внаглую, вызывающе не сводил глаз, считал засечки на стене, которые он выцарапывал ножом каждое утро.

Вдруг Леший крикнул мне: «Патрон, поздравляю!», причём так внезапно и отрывисто, что я вздрогнул, на этот раз уже случайно, выдав себя. Он сказал, что сегодня тысячный день нашего здесь пребывания, и ему не терпелось отметить это «знаменательное» событие. Не сдерживая радости, Леший принялся копаться в сумке с остатками пищи в поисках чего‑нибудь спиртного.

Я же докурил и поднялся с пригретого мною места, с моей тёплой и мягкой кровати – со спального мешка, пыльного, в дырах и заплатах, и тоже полез в один из рюкзаков, который мы стащили сюда девятьсот девяносто девять дней назад, в поисках пачки сигарет, которых когда‑то у меня было несколько блоков, а теперь штуки три валялись где‑то на дне… Леший соврал: сегодня не тысячный день, я не такой дурак, как он думает, я помню, какую цифру он называл вчера утром, тысячный день наступит только завтра, его промах – отчётливый знак, что сегодняшний день для нашего союза последний. Достав пачку, я незаметно вытащил из рюкзака нож, один походный у меня всегда с собою, этот же особенный – боевой, стильный, удобный, лёгкий, но крепко сидящий в руке. Могу поспорить: что‑то подобное сейчас за пазухой и у Лешего.

Мы оба снова подобрались поближе к теплому, чадящему костру. Нет, это не Блэк, это Леший сошёл с ума – три года прожить с двумя людьми, а потом в один день в припадке безумия и безысходности избавиться от обоих, будто бы для того только чтобы пожрать мяса.

Леший, улыбаясь, заглядывал мне в глаза, когда разливал водку по битым стаканам. Он сдался, не выдержал, поднял к небу белый в кровавых пятнах флаг. Это его ошибка – падших добивают, предателей расстреливают.

Мы сидели друг перед другом, у каждого за спиной закреплён нож, оружие заряжено и снято с предохранителей. Распив бутылку, мы оба, шатаясь, разошлись по своим углам, но только для того, чтобы чуть позже сойтись вновь, уже не прячась, не кривляясь и без масок.

 

***

 

Ночью Леший, не издав ни звука, как змея, выполз из спальника, с грацией, казалось бы, физически невозможной для шестидесятилетнего мужика. Он пересёк в секунду те несколько метров, что разделяли нас последние несколько часов. Его длинное жилистое тело не отбросило тени, пробегая у ещё теплящегося костра; ни стекло не хрустнуло, ни какой‑нибудь сучок. Я сам в течение дня незаметно их все раскидал в стороны, чтобы ночью у Лешего не возникло сомнений в своей невидимости и смертоносной силе.

Невесомый и беззвучный, он почти что на носочках подбежал к моему спальнику, оторвался без усилий от земли, на лету вырвал из ножен два сохранённых им ещё с Афганистана именных ножа и засадил их с силой мне один в голову, другой – в грудь. Точнее, засадил бы в голову и грудь, будь я в это время в мешке, а так он только подставил мне ничем не прикрытую спину.

А я уже несколько часов лежал на земле чуть в стороне от лагеря, скрывшись в высокой траве, в ожидании этого момента. Леший проморгал меня.

Я распрямился и нажал на спусковой крючок, из автомата успели вылететь в ночь всего несколько пуль, темнота вспыхнула ярким светом, щелчки, а за ними – выстрелы порвали собой тишину. Маски сорваны.

Леший рванул в сторону. Всё произошло в доли секунды: за яркой, слепящей звездою вспышек из дула я не увидел ножа, брошенного в меня с большею силой, чем автомат бросал пули. Клинок ударил ровно в дуло автоматного ствола, и от удара калаш выбило из моих рук. Мне оцарапало кожу на ладонях. Дым заполнил всё вокруг, осыпалась кладка в пробоинах некрепких стен. Леший упал перед своим спальником на колени и принялся лихорадочно перебирать вещи в поисках запрятанного автомата. В темноте и дыму он не увидел, что я бегу на него со всех ног. Руки моего врага нащупали ствол Абакана, я пролетел над костром, окутавшись на секунду в флер искр…

Автомат в руках Лешего взмывал вверх, моё сердце билось часто и напряжённо, я не слышал и не видел ничего вокруг, только я, только он и его автомат остались в пустоте. Я был совсем уже близко, когда автомат выплюнул одним выстрелом две пули, но, на моё счастье, расстояние между мной и Лешим уже было достаточным, чтобы я смог сделать то, что задумал. Я резко упал на спину в воздухе, откинулся всем торсом, и мои ноги встали на грудь Лешему, а пули, пущенные его автоматом, пролетели параллельно моему телу, одна чуть рассекла кожу на лице, и обе улетели в ночь. Не закреплённый ничем автомат улетел в темноту, Лешего с силой откинуло назад. Я надеялся, что он споткнётся о свой спальный мешок, но этого даже не потребовалось – он просто перелетел его. Я же не очень удачно упал на спину, так больно, что перед глазами всё потемнело, в голове раздался ужасный гул, отдающийся пульсирующим эхом, и что‑то где‑то нехорошо хрустнуло во мне, как хрустели плотные сучья, когда я ломал их пополам и кидал в наш костёр когда‑то.