Сказки для 21-й комнаты. Фантастические рассказы
Однажды старики схитрили: позвав несколько крепких, дубоватых деревенских забулдыг, поставив им по бутылке, попросили поймать в руки одичавшую тварь‑суку, чтобы они смогли вынести ребёнка из затхлого сырого подвала. У плана не было логического финала: мужики сподобились и впятером схватили собаку за лапы и даже хвост, но что с нею делать дальше они не знали. Старики шустро вынесли ребёнка вместе с частью невыносимо вонючего обосранного тряпья на улицу. Сука тем временем, взбесившись, вдруг вырвалась из некрепких посиневших рук, повалив всех мужиков на грязь. Одного укусила за ногу, второму оцарапала рожу, другому прокусила ухо и что было сил рванула на улицу, проломив доски в низу непрочной деревянной подвальной двери.
Старики разворачивали один вонючий слой импровизированных пелёнок за другим, как вдруг на них напрыгнула сзади рыжая псина, повалив на грядки. Собака, рыча, скрипя зубами, оглядела ненавистных хозяев и, взявшись зубами за край пелёнок, подняла всего ребёночка и, медленно, осторожно, втащила его в дом, на кухню.
***
Так у стариков и появился этот мальчик. Имени у него поначалу тоже не было, поскольку ни старики, ни кто‑либо из деревенских не ассоциировали пацана ни с человеком, ни с животным. Он был как странного вида собака, которая вдруг могла встать на задние лапы и приняться самозабвенно и с вдохновением ковыряться пальцем в носу. Однажды дед, влив в себя бутылку‑другую, резко схватил пацана (которому пошёл тогда уже пятый год), дико нёсшегося на четвереньках по дому, поднял перед собой и принялся за что‑то там отчитывать. В ответ пацан впился зубами старику в шею. Так и родилось броское и навсегда прилипшее к пацану имя‑прозвище: Сучара.
Сучара носился голый по деревне, то на четвереньках, то на задних лапах, играл с собаками, иногда рычал и лаял на них или с ними – на прохожих. Другие дети, не местные жители и всякие чиновники из обкомов, приезжавшие на различные проверки и семинары, не знали всей правды и, не без основания, считали парня просто сумасшедшим. А тому было наплевать: он спокойно себе валялся в лужах и гонял кошек. А вечно пьяный с тех пор Павел Хват всегда махал этому маугли рукой, когда замечал. Тот же Хвата почему‑то боялся. Ни о школе, ни об образовании, ни о чём‑либо подобном для пацана старики и не думали. Конечно, нет, это никак невозможно. Это просто пёс, сучий выблядок. Хотя кое‑как разговаривать, носить одежду, ходить на ногах и даже по‑человечески ходить в туалет парень немного выучился, но всё равно от зверя в нём было больше, чем от самого гнилого человека.
***
Когда Сучаре исполнилось тринадцать, рыжая сука, за всю свою жизнь так и не заимевшая самой паршивой клички, сдохла. Сын её тогда впал в апатию. Молча, совсем по‑человечески, он взял лопату, тело матери, отнёс в лес и там закопал. Можно сказать, по‑христиански. Вернувшись домой, он, опять‑таки совсем как человек, напился, расплакался, дрожа обнимал своих осунувшихся за эти годы стариков. Те всё боялись, что он их сейчас же съест. Потом вдруг решительно собрался и, шатаясь, куда‑то вышел в ночь.
Двинулся он к дому Павла Хвата. Тот много лет назад переехал в деревню из соседнего города, приобрел на все сбережения домик, нашёл работу и тихо себе жил, никого не зная, ничем не интересуясь. Пока вдруг лет десять назад не запил горькую и не скатился в какое‑то бесноватое состояние.
Хват молча, не удивляясь, впустил пьяного Сучару и усадил за стол.
– Мать умерла, – тихо, глядя в стол, сказал пацан.
– Знаю, – ничуть не смутившись, ответил Хват.
Он закурил сигарету и хитро поглядел на Сучару, даже не пытаясь скрыть ухмылку.
– Она всё объяснила…
– А что, собаки умеют разговаривать?
Сучара злобно воззрился на мужика. Тот, крепко затянувшись, не удержался и подавился, хохоча. Кулаки пацана инстинктивно сжались.
– Ой, пацан… Что‑то не то, на самом деле, с природой. Совсем не то… – проговорил, успокоившись, Хват. – Я кажется, вижу, что ты задумал… Не смей даже, я сам когда‑то своего отца…
Он не успел договорить: Сучара вскочил с места и перегрыз мужику горло. Кровь брызнула на рябое чёрно‑белое изображение Пугачёвой в телевизоре, табачный дым заструился из рваных ран. Хват рухнул, булькая кровью, на пол. Сучара, вытер рукавом окровавленную пасть, отдышался, выключил старый телевизор и вышел из хаты.
***
Убийство Хвата ни на кого не произвело впечатления. Белые халаты увезли его синий труп, и хрен с ним. Ментам всей деревней мозги пудрили. Все ведь понимали, кто учудил, но никто не хотел ничего менять, никому не нужны были проблемы, и пьяницу этого никто не жалел.
Парень, лишившись суки‑матери, стал постепенно очеловечиваться: одевался, ходил по‑человечески, речь его становилась понятнее, старикам стал помогать с огородом и хозяйством. Те себе ощущали точно бы гусями на откорм, всё ещё не доверяя своему домочадцу.
Но всё оказалось непросто для парня: жизнь не предоставила ему возможности начать всё с нуля. В это время у него началось половое созревание, и животные гормоны, дикие инстинкты показали, так сказать, собачий оскал. Его распирало от незнакомого ему злобного, агрессивного чувства. Он хотел грызть, рвать, крушить и не мог понять ни капельки, что с ним происходит. Он бился с разбегу о стены, терся об них пахом, кусал свои руки до крови, но ничто не могло унять его. А потом он почувствовал Запах. Запах собачей течки. Весной собаки воняли этим гипнотическим ядом на километры. Так же воняли и деревенские девушки, те же суки, только в юбках. Раньше он этого не замечал. И постепенно в его полузверином мозгу начала выстраиваться картина земного бытия. А главное – он осознал поступок своего отца.
***
С тех пор к деревенскому доктору сплошным потоком идут беременные девчонки, девушки и даже взрослые женщины. Все суки в округе и даже в соседних деревнях принялись нести потомство безостановочно. Всех этих никому не нужных слепых щенков уже даже не выбрасывали в реку, как раньше. Её воды живо заполнились их шерстяными трупами, и походить это всё начало на какое‑то зловонное болото. Теперь щенков закапывали, держа бесящихся матерей на поводках, прямо живыми, на садовых грядках или задних двориках – в качестве удобрения.
Пока что все собаки рожали собак, а немногочисленные девушки, решившие сохранить в живых плод, – маленьких людей. Но, говорят, в лесу стало слишком много волков. Постоянно слышен их вой, один огромный, несмолкаемый, заполняющий собою весь лес. А может, это и не волки уже, а нечто совсем иное?
