Сказки старого дома
– Нет, не бессмертными. Живут они, конечно, подольше, чем обычный человек, – так себя любят сильно, что с жизнью расстаться не могут. Иногда, правда, вы же их убиваете раньше времени.
– Так зачем же ты их кусаешь?
– Иначе не могу. Древний договор. Люди сами просят, чтобы я их укусил.
– Что ж это за люди‑нелюди такие?
– Много таких. Бедняк, который из грязи в князи пробиться хочет. Учёный, который прознал про нас и тайны необычайные разгадать стремится. Говорят, евреи и каменщики часто к нам обращаются – но это уж вы, люди, наветы возводите. –
Евреи‑христопродавцы… Так и знал, что они тут замешаны.
– … и родня умершего упыря, которая тоже хочет денежки копить и жить подольше. Поэтому крестьяне сорок дней за барами глаз да глаз – никого из родных на могилу не пустят. Знают, что и от простого помещика житья нет, а от помещика‑упыря – хоть вешайся.
– Зачем же пани Хрыстына меня попросила её Мацея сторожить?
– Чтобы ты меня повстречал и сам в упыря обратился.
– Ах, итить, змеиная душа! – вскрикнул я, осерчав, но тут же осёкся. – Ой, прости, Полоз, не знаю, как тебя величать.
– Да хоть и так. А тебя‑то как звать?
– Петром.
– Видишь, Пётр, у меня вера такая: мне вам, людям, врать запрещено. Вроде как в гостях мы у вас.
– Ааааа… Это ты оттудова? – показал я пальцем вниз, под землю.
– Скорее, «оттудова» – грустно усмехнулся Полоз, указывая на луну, которая заглянула в дверцу склепа.
– Зачем же пани меня в упыря превращать?
– Я же рассказал: упырём обратишься – умнее, хитрее, богаче всех станешь. Можешь других в упырей через укус обращать. Но через день люди тебе муравьями начнут казаться – без своей выгоды и пальцем не пошевелишь. Так что после суток уже никого кусать не будешь – зачем же равного себе своими руками лепить? А вот все соки из людей выпьешь – это как пить дать. Но пани этот последний день использует, чтобы новоявленный упырь, то есть ты, её тоже обратил. Знает она ведь про вампиров – не зря замужем за Мацеем была.
Вампир Полоз сложил кожистые крылья, и мы посидели в молчании. Я нащупал рукой сливовку. Большая часть расплескалась мне на шубу, но на дне пузатой бутылки ещё осталось немного.
– Помянем раба божия Мацея? – предложил я.
Полоз пожал своими детскими плечиками.
– А давай!
Я сделал несколько глотков из горла и передал остаток ему. Полоз взял своей кошачьей лапой бутылку, допил и запыхтел от крепости сливовки.
– На огурчик, закуси! – Я пошурудил вслепую в мешке. Рассыпались осиновые колышки. Полоз захрустел огурцом.
– Это… – показал он крылом на колышки, – …для меня?
Эх, вот так выпьешь с нечистью – и уж и стыдно, что чуть не зашиб.
– Да я ж не знал…
– Правильно‑правильно, – пьяно замурлыкал Полоз. – Только обязательно осиновые. Или серебро. Для анальгезии. Обезболивания, то иссь!
Вампир икнул и прошелестел что‑то – мне послышалось имя Мацей.
– Ну что, Пётр, будешь в упыря превращаться?
Я напрягся.
– А зачем мне? Что за радость‑то мне скопидомничать?
Вампир удивлённо взмахнул руками.
– Не знаю. Но обычно люди просят, чтобы я их укусил.
– Вот ещё! Я товарищей не кусаю, и себя кусать не дамся. Мне бы могилы батьков навестить, да и бабоньку найти, которая готова за отставного солдата пойти. Какая ж в моей планиде выгода? Ты ж говоришь, в башке что‑то через един ден помирает. А может, и не только в башке… Не хочу упырём быть!
– Человечище ты, Пётр! – шелестнул Полоз. – Вот бы мне тоже эту ношу снять. Устал я тут упырей отпевать.
– И как же тебе помочь?
Глазки вампира сузились, отсвет луны в них погас.
– А убей меня! Возьми колышек – и забей мне в сердце.
Видал я таких: как напьются люди, так и рвётся из них тоска наружу, не ровен час сами на себя руки наложат.
– Да чего ты оплетаешь? Белый свет тебе не мил – лети к своим, развейся, покути!
Полоз смотрел своими змеиными глазами‑блюдцами и чуть не плакал.
– Не могу, Пётр, на службе я. Оставили меня и ещё несколько таких же. Говорят, вернёмся за вами, подождите пару тысяч лет. И ничего! Я давно своих не видел, может, я вообще последний!
– Да как же так…
– Ты не бойся, Пётр. Осиновым колышком или серебряной пулей мне – это как комарик укусил. Мы специально так с вами, людьми, договаривались. Дай мне отставку, солдатик!
Только разговорились по‑человечески – и вот те на. Вроде и вампир, нечисть, а и жалко его, вон он как лысый кутёнок. И меня не загубил, хотя я с шашкой на него полез.
Полоз потёр глаза кожистым крылом и посмотрел на небо.
– Не серчай, Пётр, если напугал тебя. Рассвет скоро, пора мне.
– Полоз… Если надо – я смогу.
Полоз протянул когтистую лапу. Я пожал её: сухая горячая ладошка утонула в моей ручище.
– Ты не думай, Пётр, что меня убиваешь. Ты мне вольную даёшь.
***
Деревня на бледной заре затаилась, как турок в засаде. Дом пани Хрыстыны огромный, зелёный, ни дворни, ни скота не видать – все под засовами спят.
– Петро! Петро! – громким шёпотом кто‑то.
Так это ж сама пани. Перевесилась через окно, манит рукой: лезь. Под ночным платьем груди белые бесстыдно колышутся.
Ох, Мацей, недолго вдова по тебе тосковала, упокой Господь твою упырью душу!
Пани Хрыстына, горячая ото сна, ластится, словно кошка.
– Что, Петро, посторожил ты гроб Мацея?
Лежат на столе закуски – соленья разные, наливочек целый ряд. С вечера пани готовилась и брови сурьмила не зря. Валится всем телом, к постели пуховой меня теснит.
– Ну, поцелуй меня в губки вишнёвые! Укуси меня за шейку белую!
– Э, добрая пани, что ж я, змий какой, за шею кусаться?
