Следы на камнях
Адам: – Согласен.
Ева: – Все еще боишься?
Адам: – Честно говоря, боюсь. Но, раз все готово, пора.
Ева: – А как насчет мамы? И Адочка…
Адам: (категорично) – Маме лучше не знать. И об Аде старайся не думать, иначе мы не сможем сделать все, как надо.
Ева: (сомневаясь) – Как‑то это все‑таки… оставляешь дочку на чужих людей, в полном неведении…
Адам: (с горячностью) – Ну, во‑первых, мама ей не чужая. Во‑вторых, сейчас ей это ни к чему, она пока не поймет. Вот повзрослеет, исполнится восемнадцать… хотя бы шестнадцать… тогда уж – будь что будет… я своего решения все равно не изменю. И вообще, не понял: кому легче, в конце концов? Тебе жить, а мне…
Ева: (успокоительно) – Ты прав, мне легче. Итак, первым делом запускаем кляузу…
Адам: – Ну, зачем же так. Это называется «сигнал». Самое смешное – заметь, пользы от него поначалу не будет ни шиша… пустой звук, зато потом… ох, и повеселишься!
Ева: – Пустой? Ты уверен?
Адам: (смеется) – Конечно! Мне сдается, они даже рассматривать не станут, по закону не полагается. Прочтут, подивятся, и в урну. А уж когда мамочка догадается звякнуть в фирму…
Ева: (немного озабоченно) – Еще о маме. Обязательно так, с кровью?.. вдруг она… ну, переволнуется? У нее же сердце, давление, все такое…
Адам: – Ха, она здоровее нас с тобой в сто раз! Я же мерил ей давление… говорит: только сейчас было чуть не двести, перемерю – сто двадцать… Так что пусть уж будет, как задумали… не зря же пролита кровушка, пусть из носа, но все‑таки…
Ева: – Да, мама у тебя дамочка крепкая. А суставы?
Адам: (с пренебрежением) – Ой, не смеши. У нее костыли чисто для виду, на людях демонстрировать. А как никто не видит… На ней пахать надо!
Ева: (уверенно подводя итог) – Вот и припашем. Словом, как говорил лысый большевистский вождь, любитель кукурузы: наши цели ясны, задачи определены – за работу, товарищи!
Следствие, набравшее обороты, уже не остановить. Человек в кожаной куртке по‑прежнему упорствовал, сознаваться в практически доказанном убийстве не желал… что ж, время, когда признание считалось царицей доказательств, давно миновало; косвенных улик оказалось достаточно, и дело шло к суду. Помешала досадная мелочь.
Его сестра и сообщница осталась на свободе, за что ей следовало благодарить свекровино здоровье, точнее – напротив, болезнь. Артроз, до поры дремавший, вскоре после памятного визита в полицию обострился, и мужественные устремления тучной дамы – отнять внучку у гулящей пьяницы‑матери – потерпели крах. Пришлось лечь в больницу, а Варвара Чурова внезапно отвернулась от бутылки и вплотную занялась дочерью, поэтому брать ее под стражу сочли чрезмерным, ограничились подпиской о невыезде. А когда сыщики уже готовились праздновать по случаю образцово‑показательного расследования тяжкого преступления, в колесо машины правосудия вставили палку. И сделала это именно она, сообщница!
Все произошло до обидного просто: в прокуратуру пришли две женщины, одна из них – Варвара, а другая, всхлипывая, попросила ее имя не называть журналистам и особенно – мужу. У единственного подозреваемого, почти обвиняемого, оказалось стопроцентное алиби. Его проверили, убедились: да, действительно… вот те раз…
– А что ж ты раньше молчал?! – грозно вопросили кожаного, – Понравилось на нарах париться?
– А ты сам так бы в момент и рассиропился? – исхудавший, посеревший узник упрямо глядел исподлобья, – И бабе потом за тебя от своего барана рогатого хоть в петлю лезь…
– Но все равно пришлось бы признаваться – не здесь, так на суде?
– Может, еще и не пришлось бы… а если б он всплыл, где‑нибудь в заливе?
– Так вы полагаете, – смягчился следователь, – Чуров все‑таки покончил с собой?
– Так я об этом тебе, блин… извиняюсь, вам, месяц твержу!
– Да‑да… Ну что ж, гражданин… вы освобождаетесь… скажите спасибо своей сестре – не похлопочи она…
– Вот за это попрошу не волноваться. И ей, и еще кое‑кому… Всем все скажу.
– Имейте в виду, ваша сватья ни при чем. Женщина в возрасте, сын пропал, отношения у вас с ним складывались непростые… со здоровьем проблемы, за внучку переживала, поэтому…
– Больная, в возрасте… и поэтому надо было подставлять невинного человека? Не бойтесь, не трону я ее… Пошла она в сраку, падла старая!
– И словесно оскорблять ни ее, ни прочих причастных лиц не следует. Сами виноваты – скажи правду на первом допросе, никто б вас не стал задерживать.
– Так вы и поверили… Начали бы ее хватать, тягать по допросам… пресса там, телевидение… ладно, проехали. Я могу идти?
– По мне – хоть бегите, ноги‑то на месте. Вы свободны.
Вот так фактически готовое и даже почти дошедшее до суда дело об убийстве перешло в несколько иной разряд, став делом о безвестной пропаже Чурова Адама Григорьевича
Год с небольшим спустя оно было закрыто. Вышедший к тому времени на заслуженный отдых заместитель начальника следственного комитета, как и полагается пенсионерам, не обратил на это событие ни малейшего внимания. Причина оказалась нестандартной. Труп не всплыл, чьего‑либо признания в жутком злодеянии не последовало, лавров за расследование никто не снискал. Как‑то само собой выяснилось: никакого исчезновения не было, был оставшийся незамеченным выезд упомянутого гражданина за рубеж. Гражданина действительно не стало, но взамен появилась гражданка другой страны Heva Churovainen.
На очередном заседании студенческого научного кружка при кафедре криминалистики руководитель поощрил свою протеже аплодисментами и взял слово.
Выдержка из комментария доцента Соловьева.
– …И в заключение, молодые коллеги. Записывать не нужно, просто послушайте внимательно. Безвестно пропавшие люди, как правило, не возвращаются, полицейские всего мира об этом знают, но родственникам стараются напрямик не говорить. И вам в будущей практике рекомендую придерживаться сего гуманного принципа: им и так тяжело, зачем лишать надежды… в кино и книжках случается: некто утратил рассудок, но временно. Такой, представьте, живой фантом, ни памяти, ни речи… поблукал месяц‑полтора по зимнему лесу, горам, пустыне, тундре, не имея еды, крова, огня и воды, иногда вовсе голый и босиком, а потом без всякого лечения очнулся и вернулся как ни в чем не бывало. (Некоторое оживление в аудитории)
