Следы на камнях

– О чем ты, милая? – с ответным поклоном вопрошал «инок», – Нет у меня права благословения, и сана нет… помолиться, конечно, могу, да слово мое для Господа не ценнее твоего…

– А все же послушай, не брезгуй, надежа наша, – настаивала верница, и к ногам отшельника ложился узелок, – Прости за малость дара моего, слова только одного прошу! Близки уста твои к уху божьему, святое смирение твое не равно нашим, не чета ты нам, простым смертным!

– Ну что ж, говори, с чем пришла… Коли надеешься на Божью милость – не отвратит Отец слов твоих… ко рабам его всем аки к единому приидет прощение и дано будет дозволение на вящее соизволение…

В процессе выслушивания всевозможных просьб Феодор многократно крестился, предлагал «всемерно и непременно покаяться во грехах, равно свершенных, а паче помысленных» и путаной скороговоркой бормотал нечто неразборчивое, в конце каждой фразы добавляя «Господу миром помолимся» и «Господи снизойди, помилуй рабу твою (далее упоминалось имя дарительницы)». Дары не оскудевали, и голодная смерть ему явно не грозила.

Миновал год, понемногу истекал другой, и пришелец перестал уже казаться посторонним, сделался неотъемлемой частью хмурого могильного пейзажа… с весны до середины осени пребывал в шалаше, чем занимался, какими мыслями маялся – никому не ведомо. А с наступлением холодов инок на ночь не оставался – едва начинало смеркаться, покидал склеп и неприметными тропками уходил через пролом в задней кладбищенской ограде, направляясь к ближним многоэтажкам.

Здесь у него имелась снятая на подставное лицо квартира, где можно было отогреться в ванной, посмотреть телевизор, особо интересуясь судебными новостями, и заняться другими, мирскими делами… но, избави господи, никакого телефона и тем более интернета. Тяжкие думы ежедневно и еженощно одолевали отшельника, и не напрасно – поводов для переживаний, увы, хватало. Не ладилось пока главное, ради чего прибился к мшистым невским берегам.

Среди прочих забот одна мучила Игоря‑Феодора больше всех, а именно – сменить наконец мирское имя, заполучить надежные документы и податься за кордон, потому как грызла его сердце неясная тревога. Знал, он, доподлинно знал: сидеть его несбывшемуся тестю еще не один год, ведь своими ушами слышал приговор «восемь лет с отбытием наказания в колонии усиленного режима», но спокойно спать ночами не мог.

Все чаще просыпался от страха, увидев во сне примерно одно и то же: лежит он, несчастный, в железном гробу, зарытый мстительным злыднем в холодную землю, и нет ему ни малейшей надежды на спасение. Проснувшись, подолгу лежал, унимая сердцебиение, вслушиваясь в ночную тишину. Мысли метались‑разбегались, и успокоиться удавалось не сразу. Неужто обманулся, и жуткий сон – в руку? Не‑ет, это – не про него. Есть у него надежда, есть, и зовется именно так: надежда. Только с большой буквы. На ее алтарь пришлось возложить добрую часть унесенных в клюве драгоценностей, но оно того стоило, и теперь оставалось подождать – по ее словам, немного, уже совсем немного. Эх, Надя… вся вера теперь – в тебя, хоть и не святая ты…

 

Рыжая Надька Улитенко, увидав его на пороге, сначала не узнала в худом, заросшем волосами и грязью бродяге прежде упитанного, аккуратного и выбритого бывшего одноклассника.

– Чего надо? – вызверилась она, – А ну пошел вон!

– Надя, ты что?! Не признаешь? Это же я, твой Гарри Суровый бизон!

Именно так она звала его весь последний учебный год после самодеятельно поставленного и сыгранного на школьной сцене мюзикла с ковбоями, салунами, кольтами и индейцами. Они дружили, отношения из невинной полудетской привязанности могли зайти и дальше, но… его повлекло в одну сторону, ее – в другую. Надя укатила в Питер с каким‑то морским офицером, на поверку оказавшимся банальным женатиком, а он – он загремел в армию, отслужив – по льготе поступил в нефтехимический техникум, где зря потерял три года жизни.

Недоучившийся нефтяник понюхал реального «черного золота» и трудового пота, решил: это не по мне, стал искать в жизни пути полегче и попал в орбиту притяжения больших людей и больших денег. Время шло‑летело, пришли совсем другие понятия, дела и заботы, школьная влюбленность забылась… как оказалось, не совсем. На встрече выпускников, где отмечали двадцатый год с окончания школы, Надька под мелодию танго Пьяццоллы недвусмысленно прижалась к его груди.

– А что, бизон, не вспомнить ли нам наш салунчик?

– Я – как пионер, – повинуясь не то зову прошлого чувства, не то алкогольному дурману, ответил «индейский вождь», – Всегда готов!

Вечер окончился в гостиничном люксе, и тогда же она, угощая виски, намекнула: ей в Северной Пальмире часто бывает одиноко и скучно, живет одна в большой квартире, в полном шоколаде; мужа, во всяком случае постоянного, нет, детей тоже.

– На какие шиши? – полюбопытствовал одноклассник, дымя предложенной к стаканчику недешевой сигарой, – Такое изобилие? Где на все на это можно башли раздобыть – хата, меблишка, тачка… да в самом Питере… заливаешь ты, а, подруга?

– Где раздобыть? – усмехнулась Надежда, – У тебя, родной, такого места нету…

Они тогда два дня и две же ночи из номера не выходили. Игорь просто ошалел – никак не ожидал от школьной товарки столь виртуозного секса… тут‑то до него дошло, каким местом и каким ремеслом зарабатывает на жизнь одинокая красавица. Она улетела, сказав на прощание: если заглянет когда – будет рада. Он под влиянием хмеля пополам с любовью похвастался: мол, при удачном раскладе рассчитывает заиметь крупные суммы в твердых валютах, тогда и в гости – запросто… а коли появится, например, с брюликами – как у нее с реализацией?

– Ежли не пустой треп – давай, подруливай. Найдутся нужные люди, с хорошими деньгами… я так поняла – камушки отмывать придется… ничего, справимся. Только ты ж мальчик несерьезный… Ну, бывай здоров. Спасибо, уважил, бизончик.

 

С ее, Надькиной подачи Гарик за неделю перевоплотился, она же помогла с жильем, подсказала «легенду», и хромота – ее идея.

– Ищут тебя молодым, чернявым да резвым… а ты – вот этой красочкой по патлам с бородищей пройдись… подновляй раз в неделю и мой пореже… а под коленку планочку привяжи – вот и сколченожишься… старый, покалеченный – кому ты нужен?

При виде извлеченных из поясного тайника побрякушек одноклассница присвистнула: недурственно. Сам он оценивал отданные на реализацию камни не менее чем в миллион, не считая оправ, из этой суммы ей предлагалась четверть, еще столько же – за чистый новый паспорт, визы и гарантированный транзит до Хельсинки. Свою долю рассчитывал получить в валюте, лучше европейской, и тогда – прощай, немытая Россия! Ждал, терпел, маялся бездельем, скрипел зубами от мучительного бессилия… Дождался. В полдень к склепу подошла ряженая под старушку девка, увязанная платком до глаз, сунула узелок.

– Надеждой, одной надеждой живем, старче, – пробормотала заранее условленную фразу, – Кто надеется, тому воздастся!

В ароматной краюшке «Бородинского» оказалась записка: «Сегодня вечером. Звонок наш».