Слон меча и магии

– Да, да, – кивает она. – Я почти пятнадцать минут передавала её Левиафану.

– И что? Ощущала себя нормально от начала и до конца?

– Да, Яна. Да!

– Сколько ты приняла рилума?

– Полшарика утром. Как обычно. Ты думаешь, теперь этого не хватает?

– Я бы не делала поспешных выводов, – качаю головой. – Ирма, со Скрижалью и рилумом всё в порядке. Ты уверена, что ошибка не в модели?

– Вопрос не в этом, – нетерпеливо качает она головой. – На ошибочную модель Левиафан всё равно обязан ответить.

– А он вообще никак не отреагировал?

– Вообще никак. Он как будто нас не услышал.

– А кнопки светились?

– Да.

– Значит, всё работало правильно, – сообщаю я, пожимая плечами.

– Этого не может быть, – упрямо возражает Ирма.

Мы ещё с минуту препираемся и приходим в конце концов к тому, что ей следует попробовать принять утром побольше рилума. Я оставляю её одну и поднимаюсь на второй этаж, к Годдри. По пути я с трудом подавляю улыбку. Может, судьба меня услышала. Принц сухим из воды всё‑таки не выйдет. Хочешь не хочешь, а, когда опять дойдём до точки кипения, ударить плетью придётся и, будь уверен, кровь на рукава попадёт, пусть даже это и Янтарная на улицах крушит неблагодарный народ…

Но, едва взглянув на Годдри, за эти свои мысли я испытываю жгучий стыд. Он сидит у перил, вцепившись в стойки руками и прижавшись к ним лицом: словно узник в клетке. Он смотрит в основное окно Цистерны, разглядывает мириады неспешных, тусклых огоньков. У него подрагивают плечи. Я опускаюсь рядом с ним на колени, приобнимаю, позволяю ему уткнуться в своё плечо. Совсем как в детстве.

Пусть оно всё‑таки сработает. Пусть он вечно сможет работать с Левиафаном. До того, как стайки рыбок Ирмы ворвались многоцветной стаей в его жизнь, Годдри жил в темноте. Ему нельзя туда возвращаться.

 

* * *

 

Рётэс получает разрешение на увеличенную норму рилума. Принц их подписывает лично. В тот же день он подписал и кое‑что ещё. Я прихожу в Цистерну; в потайном кармане плаща у меня лежит скрученный в тугой свиток приказ. Он жжёт мне кожу.

Они взъерошены, взбудоражены, глаза у них красные; у Годдри искусаны ногти, у Рётэс – губы. Они чертят, скрипят по бумаге свинцовыми карандашами, пишут, шелестят листками. Перерабатывают модель, придумывают новые вопросы, излагают выданную им Канцелярией информацию на новый лад. Рётэс не хочет этого вслух признавать, но ошибка должна быть в том, что они Левиафану сообщили. Не вижу другого объяснения. Они что‑то напутали. Может, рыбы успели в этом процессе поумнеть и просто отказались проблему решать.

Может, они поумнеют настолько, что осознают себя как нечто большее – не просто волшебного ответчика, не просто олицетворение деревянных счётов… Какой была бы первая их мысль? Попытались бы они найти способ сбежать из Цистерны? Я размышляю над этим, наблюдая за учёными, и мну в пальцах свиток с подписью Принца; даже не знаю, когда я успела его вынуть.

Надо признаться. Надо сказать.

– Рётэс.

Она отрывает глаза от бумаг. Я маню её. Годдри не замечает. Ему не нужно знать; ему, в общем‑то, будет всё равно.

Ирма встаёт, разминает ноги, приближается ко мне. Я взмахиваю свитком.

– Принц назначил меня куратором вашей работы.

Она всё мгновенно понимает.

– Вот оно как. Ты думаешь, он так быстро потерял в нас веру?

– Нет. Я думаю, он перестраховывается. – Я пожимаю плечами. – До сих пор вы не ошибались. И, мне кажется, на него сильно давят лисситы.

Рётэс кивает.

– А я‑то думаю, чего это ты с утра тут сидишь. Ну, Яна, лучше ты, чем кто‑то из Канцелярии.

Мне тоже хочется верить, что так лучше.

Они большую часть дня работают над правками, потом Рётэс идёт к Скрижали, а Годдри – к своей доске, и вскоре в служащем рыбам домом резервуаре загораются знакомые огни. Я смотрю в окно Цистерны, задержав дыхание. Жду. Но рыбы не пускаются в свой сложный танец. Им не страшно.

Если им не страшно – значит, Рётэс и Годдри опять всё неправильно перевели на их странный язык угроз. Не вижу другого объяснения. Сложная попалась проблема.

– Придётся переработать с самого начала, – ломающимся голосом объявляет Рётэс. – И надо бы поговорить с Канцелярией. Может, они ошиблись.

Не думаю. Если в Канцелярии и впрямь кто‑то ошибся, Принц их отправит на эшафот. И они там прекрасно об этом знают. Но я только улыбаюсь, киваю, произношу дежурные воодушевляющие фразы. Им нужна моя поддержка.

 

* * *

 

Неделя пролетает незаметно. Потом – ещё одна. И ещё.

Рётэс и Годдри помаленьку превращаются в призраков. Они не останавливаются. Принц ясно даёт им понять, что у них нет права на перерыв, пока не будет получен результат. Мне каждый вечер нужно отправлять ему отчёты, в которых я вовсю выгораживаю Ирму и брата. Он должен понимать, что я их буду защищать. Но ему от меня нужна не правда. Людьми вроде Принца и Адафи никогда не движет наивная любовь к правде.

Ими движет страх. В некотором роде они – как те же рыбы. Я гадаю, что будет, если в Цистерну посадить много‑много людей с медными кнопками во лбах. Научимся ли мы реагировать на угрозы вместе, как стая, как косяк?

А ведь это забавная мысль.

Что же произошло два года назад? Как они вышли на улицы? Как их марш начался и где бы он закончился, не встань я у них на пути?

Принц и Адафи тогда так и не нашли подстрекателей. Не обнаружили лидеров. Их враг остаётся безликим.

Чаще всего эти мысли приходят ко мне на балконе, когда я курю и разглядываю город. Мне он с каждым днём кажется всё чернее, страшнее, беднее. Трубы изрыгают всё больше дыма.