Спас на крови

… одна тысяча восемьсот семьдесят девятого года рождения. Читать дальше смысла не было, потому что этого супчика я прекрасно знал по фильмам моего мира. Вот интересно, что выгнало одного из верхушки партии «эСэРов» на путь войны. Он что, дозу лишнюю хапнул или «вовремя заболевшего» напарника подменил, что самолично, вооружившись бомбой попёрся убивать царя с супругой в борьбе за народное счастье. Вот же придурок!

– Товарищ Савинков!!! – воскликнул я радостно. – Как же вы дожили до жизни такой!? – Тот глянул на меня и побледнел, а затем процедил сквозь зубы:

– Я с псом царским, с подстилкой самодержавия, разговаривать не намерен! Падите прочь, мерзавец!!! – Ух ты! Ну, «нефига» се, как завернул! Неужто сейчас начнет распинаться о том, как месть народа постигнет меня рано или поздно. Короче… Мне его революционные речи тут не к чему. Я молча встал, выглянул в коридор и махнув Грише на двух надзирателей коротко кинул:

– Гриня, возьми двух страже порядка… – кивнул я на надзирателей. Те от столь пафосного названия – «страж порядка», аж подбоченились и горделиво задрали подбородки. – …дверь закрыть и никого сюда не пускать. Если тут окажется хоть одна лишняя душа… хоть комендант… хоть чёрт лысый, то расстреляю и тебя, и твоих двух помощников у «вооон» той стены. – показал я пальцем в глубь темного, холодного коридора. – Понял меня или как? – Тот сглотнул, кивнул и прихватив двух ближайших надзирателей удалился по направлению к входному комплексу. За стол я возвращался с акульей улыбкой. Глянув на поручика, я спросил: – Не желает гражданин сотрудничать и давать показания? – Тот, не подозревая подвоха пожаловался:

– Никак нет, господин капитан. Запирается, угрожает. Говорит, что всех нас ждёт гиена огненная и праведный суд русского народа.

– Ладно. – Я встал, расстёгивая кобуру, вынул «Стечкина», взвёл курок и спросил: – Адреса ваших людей в Санкт‑Петербурге, Москве и пригородах? – Коротко глянув на Савенкова я успел заметить, как тот презрительно отвернул голову уставившись в серую стену. Ну, ОК! Прицелившись в носок сапога, я выстрелил. От грохота Стечкина оглохли все и параллельно получили акустический шок, добавив тем самым седых волос на заднице. Получив пулю в ступню, арестант заорал, не столько от боли, сколько от испуга, а лицо следователя было полно ужаса. Закрыв уши ладонями, он смотрел на меня полностью, «анимешными» глазами. Я поздно сообразил, что перед выстрелом нужно было дверь открыть, но было уже «поздно пить боржоми». Я пнул ногой, дверь, а потом заорал: – Говори, сука! Адреса…, пароли…, явки!!! – Я ухватил Савенкова за шиворот и начал жёстко его раскачивать верх‑вниз. Тот только стонал. – Будешь говорить, сука?!

– Прекратите!!! Я буду жаловаться! – жалостливо простонал он. Я упёр ствол в его вторую ногу и опять заорал. – Говори, сука!!! Адреса…, пароли…, явки!? Считаю до трех! Раз…! Два…! Трррр..!!!

– Стойте! Стойте! Прекратите! Я всё скажу! Я всё… – дышал он тяжело, а зрачки его были максимально расширены не столько от сумрака в помещении, сколько от болевого шока. Для того, чтобы он не умер, от этого самого шока, я и стрелял в носок, а не в голень или ляжку, к примеру. Он бубнил и бубнил, диктовал и диктовал, а следователь уже истратил три листа, заполняя показаниями Савенкова. На белое покрывало бумаги, почти ровными строками ложились показания, кто покупал и провозил оружие, адреса бытовок, адреса явок, адреса сараев в которых изготавливалась бомба со всеми многочисленными помощниками из числа студентов‑химиков и не только… Мне пришлось еще два раза приставлять ствол его второй ноге, чтобы тот прекратил запираться, и полноводная река лилась и лилась из его уст. – Прошу вас, господа! Пригласите мне доктора?! Я начинаю слабеть! Мне плохо! – При этих словах следователь, боязливо глянул на меня, а я спросил:

– Товарищ следователь, у вас есть еще вопросы к осужденному?

– Простите, но он пока еще – подследственный!

– Поручик! Не отвлекаться от вопроса! У вас есть еще вопросы к осужденному?

– Н‑никак нет. – выпалил он как‑то растерянно.

– Тогда попрошу на выход! – тот приподнялся, собрал листы бумаги в папку и как‑то нерешительно пошёл к двери. Я сопровождал его к выходу и выставив за порог, повернулся к «бомбисту», громко сказал:

– Савенков, Борис Викторович! Признаёте ли вы себя виновным, в совершении смертного греха против Императора и народа России?! – тот поднял перекошенное болью лицо и видать хотел было уже сказать, что признаёт, только вот с поправкой, что покушался на Императора, но не народ, но я не дал ему закончить.

– Признаю, но… наро…!!! – выстрел! От попавшей в голову тяжелой пули Стечкина, во лбу образовалась маленькая дырочка, а задняя часть головы расплескалась по стенам. Звук падения тела на пол я только услышал со спины, но не увидел. Еще не хватало мне разглядывать дела своих рук кровавых. А вы думали? Им значит, взрывать всех на право и на лево можно, под лихими завываниями о народном счастье. А нам нет? Да шли бы они лесом, густым и непролазным! Борцы за народное счастье, хреновы! Я, что‑то до сих пор не видел не одного юридического документа, где‑бы народ уполномочивал, какого‑то «Пупкина» бороться за его – народное счастье. Император Российский, тоже, кстати – народ. Вот меня он уполномочил, ибо побывать второй раз в жерле ядерного взрыва я не хочу. В задницу, такие аттракционы!

 

Глава 5

Весть о гибели бомбиста‑террориста, со скоростью лесного пожара распространялась по Санкт‑Петербургу. Газеты запестрили заголовками, а позже захлебнулись «разночтивыми» сведениями. В одних статьях говорилось, что «покусителя» на жизнь императорских величеств, убили сокамерники, так как последние были преисполнены преданностью к власти и жарким патриотизмом. Другие утверждали, что камера в «петропавловке» была одиночной и господин Савенков, не в силах перенести угрызения совести, повесился сам на собственных шнурках. Третьи, хитро прищурив глаза, тыкали пальцем в небо и с видом заговорщика шептали на ухо, что мол, огненный ангел, ночью прилетел к окну камеры христопродавца, дыхнул в окошко огнем и всё… Зажарился мол сиделец мгновенно, до состояния рождественского гуся, с корочкой и подливкой. И при этом приговаривали: «Сие – есть кара небесная за Царя‑батюшку!». Вот так‑то.