Сумасшедший день

Лев закрыл глаза и представил вчерашнюю картинку: вот Алиса наклоняется, протягивает руку за расческой, и он успевает рассмотреть ее буквально пару секунд. Красная ручка, черные пластиковые штырьки, широкая и массивная «массажка», практически такую же использует Маша, чтобы прочесать свои густые длинные волосы. Вот только у скромной студентки был мышиного цвета куцый хвостик, а не шикарные локоны. В то время как между зубьев расчески застряли волоски совсем не пепельного цвета, их было много, разных цветов. Сейчас он вспомнил четко – рыжие, черные, белые, кудрявые и прямые, короткие и длинные волосинки сплелись между щетинок на широком ложе. То есть старуха не врала, девушки всех мастей бывали в квартире Баниной, Алиса ему сказала, что это заходят ее подруги, консьержка рассказала о клиентках на маникюр. Но клиентки вряд ли будут расчесываться, используя «массажку» маникюрши. А значит, правда о том, кто же все‑таки ходит в квартиру в элитной сталинке, находится где‑то между их рассказами. Одно теперь ясно точно: что милая студентка Алиса Банина не так чиста и простодушна, а вчерашнее восторженное восхищение опасной работой оперуполномоченных – всего лишь актерская игра.

С пловом Гуров разобрался быстро. Крячко сочно зевнул в трубку на просьбу убрать забытый ужин с подоконника:

– Давно, как приехал, так и убрал в надежное место. Мой живот – крепость для хранения вкусной еды. Спасибо за заботу, приготовил другу с утра сытный завтрак, так что теперь работать не могу.

По продиктованным Гуровым данным Баниной приятель пообещал добыть информацию об отношениях Алисы с законом. Лев ясно слышал в трубку, как застонали пружины диванчика под Стасом, когда тот встал и с ворчанием пошел к компьютеру, продолжая подшучивать над приятелем:

– А я думаю, чего оттепель такая началась. Это наш Лев решил себе пассию завести. И как настоящий опер пробить все по объекту, судимости и приводы, – он беззлобно подкалывал друга, зная, как тот трепетно относится к жене даже после долгих лет брака. – Ну как нарою на твою красотку компромата, так наберу.

Наконец можно было выдвигаться в больницу, где приходил в себя помощник депутата Игорь Валентинович Громов, 33 лет, как значилось в справке со «Скорой помощи». Лев натянул легкую куртку, джинсы и кроссовки, так как на улице сугробы превратились в сырую массу из грязи и тающего снега. Машину он оставил на парковке у дома, решив, несмотря на распутицу, прогуляться и потом добраться до больницы на метро, благо все располагалось в получасе ходьбы. По пути он решил зайти и поговорить с матерью вчерашнего больного парня, что забрел в управление с сообщением о беде. Лев понимал, что со стороны это выглядит странно, но ему было искренне жаль перепуганного парня и хотелось убедиться, не приключилось ли у аутиста несчастья дома. Еще ему хотелось понять, неужели все так невинно и просто, как объяснил врач, и парень всполошился всего лишь от нарушения привычного хода утреннего открытия метро. Да, Федор выглядел странным, очень странным, но мог назвать время и количество людей, которые вошли в метро. Да, он всего лишь видел картинку под другим углом, и все‑таки тревожную картинку. Потому что Льва смутила одна фраза во вчерашнем рассказе Феди: «Номер один входил и выходил из метро». То есть получается, что этот человек никуда не уезжал. Тогда зачем номер один спускался в метро и поднимался наверх?»

Эти мысли, словно неудобная кровать или колючая одежда, не давали покоя, постоянно всплывая в голове, и Гуров знал лишь один способ избавиться от навязчивого вопроса – лично проверить всю картинку целиком. Тем более можно это сделать по пути в больницу к Громову.

Путь до метро оказался приятным, Лев шел и не замечал ни грязи, ни луж, потому что все полчаса разговаривал по телефону с женой. Маша, которая только проснулась в сотнях километров от него, уютно бормотала, вздыхала и забавно хихикала, рассказывая о вчерашнем спектакле. Потом строгим голосом продиктовала номер рейса и время прилета, чтобы муж встретил ее в аэропорту после выходных. Он знал, что Маша ужасно боится летать, и после полета ей было всегда легче, если в машине на родном плече можно было всплакнуть после перенесенного стресса. Поэтому Лев всегда старался ее встретить, хоть театр и оплачивал актерам такси до дома. От родного голоса у него все внутри сжалось, так сильно он соскучился по жене, и одновременно ликовало от радости, еще совсем недолго – и Мария будет дома! Его унылая холостяцкая жизнь, к счастью, закончится.

Он так замечтался, что чуть не прошел мимо красной буквы «М» у входа в метрополитен. От красного цвета, бьющего в глаза, он опомнился: ему надо вычислить, где живет Федя. Опер покрутился вокруг своей оси, рассматривая дома вокруг. Шумный центр со старыми высотками был даже в субботу многолюден, так как здесь располагались по кругу остановки почти десятка маршрутов, по которым ходили автобусы, троллейбусы, частные маршрутки. Люди словно муравьи сновали, спешили, торопились в разные стороны. Они входили и выходили из подземки, пересаживались на общественный транспорт и следовали дальше по своим делам. Здесь располагались офисы, пестреющие вывесками и рекламными щитами, а также отделения банков, рестораны, забегаловки и кофейни, гостиницы, магазинчики. Но широкие ступени спуска в метро были видны лишь с ракурса единственного дома. Торцом с ровными рядами лоджий дом стоял ровно напротив входа и горящей буквы «М». До третьего этажа включительно каждый балкон пестрел рекламой апартаментов на сутки, и Лев решил, что поиски квартиры, чьи окна или лоджия выходят на шумный проспект, начнет с четвертого этажа.

На звонок входную дверь открыла невысокая крепкая женщина, и опер понял, что попал в цель с первого раза. Ее лицо было женским вариантом внешности вчерашнего странного посетителя, хоть и отличалось живой мимикой. При виде Гурова она виновато уточнила:

– Вы из полиции, да? Из‑за Феди? – И, не дожидаясь ответа, начала извиняться: – Простите, что так вышло. Я обычно чутко сплю, всегда прислушиваюсь, вдруг Феде плохо станет или кричать начнет, соседей разбудит. Он рано встает, всегда в 4:30, и рисует тихонько у себя в комнате, пока я не проснусь. Даже не знаю, что произошло такого, что он сам оделся, открыл дверь и ушел на улицу. Мне так неудобно, что он вас напугал. Простите. Федя совсем не агрессивный, но я понимаю, что из‑за внешнего вида и своего поведения выглядит он пугающе. Я еще раз прошу прощения, что недосмотрела за ним.

– Ничего страшного, – успокоил он женщину. – Все в порядке, хорошо, что врач его узнал и помог вернуть домой. Я, собственно, и зашел узнать, все ли у Федора в порядке.

Женщина просияла лицом, ей было приятно, что гость не обвиняет ее в недосмотре за сложным больным, даже, наоборот, интересуется его состоянием. Радость тут же погасла из‑за мучившей ее тревоги:

– Федя… он совсем не в порядке, с утра рисует и рисует, очень беспокойный. Даже таблетки не помогли. С его заболеванием такое приключение – жуткий, страшный стресс. От еды отказывается, на меня совсем не реагирует. Говорит без остановки.

– Что говорит? – заинтересовался Гуров.

Мать больного парня спохватилась:

– Вы проходите, простите, что держу на пороге. Мы к гостям не привыкли, к нам только врачи ходят. Даже няню для Феди за столько лет не смогли найти, боятся люди аутистов. Поэтому мне приходится его везде с собой брать, приучаю его самому себе готовить, ходить в магазин. Может, все‑таки удастся ему прожить самому после моей смерти без отправки в специнтернат. Проходите, не разувайтесь, у меня кругом линолеум, с тех пор как Федю к туалету приучали.

От ее бесхитростных откровений Гурова пробрал мороз по коже. Сколько мужества в этой женщине, которая посвятила себя больному сыну, приучая его пошагово к обычному миру. В светлой небольшой комнате, куда его провела хозяйка квартиры, Федор стоял, уткнувшись лицом в стену, и снова твердил свою мантру:

– Беда, беда, беда. Номер один беда, беда, беда.