Сводные
Зря я, что ли, выбрал именно тачку Дмитриева? На нее давно все облизывались, но не решались вот так сливать на пробных заездах. Держали про запас. А у меня не было другого выхода. На любой другой тачке, которые были на примете, я не приехал бы первым.
Маяк тормозит поодаль, а Лука еще барахтается в грязи. Маяк выходит, поправляя на вытянутой, как осенняя груша, голове круглую вязаную шапочку. Сегодня пятница, канун Шаббата[1], и сразу после гонки Маяк вернется домой, к семье, и даже будет освящать халу и читать молитвы. А Лука отправится к бабке, как и в любую другую пятницу, есть подгоревшие пирожки с картошкой на сале.
А я? Идти мне некуда, и никто меня не ждет.
Может, поэтому я решил помочь балеринке? Что там она говорила про важнейшее событие, которое она пропустила по моей вине?
Разберемся. Главное, чтобы сейчас она сидела как мышка.
Маяк подходит ближе, и я все‑таки спускаю черную маску до подбородка. От него лицо прятать не нужно.
– Вот так подстава, Кай! – грохочет Маяк.
Его крохотные темные глазки с жадностью и вожделением осматривают тачку Дмитриева. Отец у балеринки знает толк в хороших машинах, и половина гонщиков бредили ею, как только стало известно, что ее доставят в город.
Я неслучайно выбрал именно ее. У меня был только один шанс, чтобы заполучить место для участия в первом туре. И я сделал все, чтобы его не упустить. Но времени для подготовки было мало. Если другие собирались отслеживать перемещения и окружение Дмитриева месяцами, чтобы достаточно подготовиться и как раз успеть ко второму туру, у меня на все про все ушло всего четыре дня.
И, разумеется, я не учел, что в пятницу в машине Дмитриева окажется еще и его дочка. Ведь с понедельника по четверг ее там не было!
Черт его знает, как я ее не заметил. Она действительно умеет быть неприметной, когда того захочет. Надеюсь, сейчас как раз такой момент.
Маяк обходит тачку и замирает возле пассажирской дверцы. Касается чистого участка на крыше, не заляпанного грязью, и поглаживает машину.
Я перестаю дышать. С моей стороны видно, как из‑под куртки выглядывает прядь светлых волос. Видна ли она Маяку? Стоит балеринке сейчас хотя бы шевельнуться, сдвинуть куртку и все пропало.
– Вот скажи мне, на хрена им такие тачки в городе? – рассуждает Маяк. – Уверен, эта девочка давно мечтала вырваться на свободу… Как думаешь, понравилось ей жить на полную?
Киваю. И стараюсь не думать о другой девочке, запертой в этой же тачке. Вот кто сейчас точно не в восторге.
Маяк убирает руку и наконец‑то переводит взгляд с машины на меня.
– Удивил так удивил. Все облизывались на эту тачку, а ты внаглую взял и вывел ее из списков в первом же отборочном туре… А ты не так‑то прост, как кажешься, да? Что ж, твоя взяла, парень. Убедил. Жди месагу с инфой про следующий заезд.
– Спасибо.
– И, кстати, куртку не забудь… Шаббат шалом[2].
– Ага, – выдавливаю из себя в ответ.
Что это значит? Он что‑то заметил или это просто совет не разбрасываться уликами?
Бирюзовая волна уносит Маяка к семье и нерушимым традициям, оставляя меня без ответов, а балеринка впервые шевелится на сиденье, но я быстро стучу по стеклу кулаком, потому что слишком рано вылезать, и оборачиваюсь к другу.
– Кай! – орет Лука на всю округу.
Через плечо вижу, как балеринка снова каменеет. Наверняка и уши навострила, так что мое имя теперь для нее больше не тайна.
Перехватываю Луку раньше, чем он подлетает к тачке. Зная его, он обязательно залезет внутрь, посидит на всех сиденьях и даже может растянуться на заднем, подложив под голову мою куртку.
– Эй! – возмущается друг. – Даже не дашь прикоснуться к этой прелести? Это что, ревность?!
Стискиваю зубы.
– Тачку уже ищут. Надо убираться.
– Ты что, не отрубил геолокацию? – пугается Лука. – Ну садись в мою, помчали тогда.
– Не, не могу. Хочу башку проветрить. Пешком пойду.
– Чего? – Лука замирает возле своей разбитой колымаги. – Заметут же тебя, Кай! Думаешь, Дмитриев тебя тоже с победой поздравит, когда найдет?
– Все будет норм, Лука. Езжай быстрей. Тебе еще на трассу выбраться надо.
Друг колеблется. Чешет спутанные курчавые волосы.
– А ты это… Вечером придешь? На пирожки?
Вспоминаю ароматы подтопленного сала, поджаренного лука и горячие клуба дыма от вареной картошки и полусырое, еще горячее тесто.
В любой другой день я бы с радостью. Но…
– Не сегодня.
Лука уезжает после небольшой заминки. Подталкиваю его машину, которая буксует, но все‑таки выбирается из грязи.
Возвращаюсь к машине Дмитриева. Геолокацию я, конечно, отрубил. Первым делом. Но найти машину все равно не составит труда. Это не так сложно, когда она такая единственная в городе.
Сажусь за руль и сразу завожу мотор.
Вижу, как в зеркале поднимается темная гора. Из‑под моей куртки сверкают синие глаза балеринки. Раньше она была причесанная, каждая прядка к прядке на голове, сейчас растрепанная, взлохмаченная. Щеки горят. Губы искусанные. Ох.
Резко отвожу глаза в сторону, выкручиваю руль и с разгона влетаю на насыпь пустого шоссе. Глаза балеринки становятся квадратными.
Да, я настолько сумасшедший.
– Где там твое прослушивание? – спрашиваю через плечо.
– Сцена Александринского театра.
Хмурюсь, пытаясь сообразить, где это. Театрал из меня не очень.
– Возле Академии балета, на улице Росси… Подожди, ты сейчас реально везешь меня прямо туда?
[1] Шаббат – суббота по еврейскому календарю.
[2] Шаббат шалом – хорошей субботы (иврит), дословно «Привет, суббота».
