Тени Обратной Стороны. Часть 1. Заблудший путник

Айдан подумал, как это всё будет выглядеть: вот так вот неожиданно сдаться, повернуть, сказать, что передумал ехать в Толимар. Да и священник наверняка не даст расспрашивать о Дейермере – а тогда какой смысл в этом путешествии? Какое‑то время он всё‑таки колебался, но чем дальше – тем больше думал не о Дейермере даже и не об Ульрихе фон Ланциге, а о ней. Она ведь продолжит свой путь на север. Нет, – решил он, – пусть будет неизвестность, пусть кишат вокруг соглядатаи Нергеддеона, моё место всё‑таки…

– Но, может быть, в Толимаре есть кто‑то, с кем я мог бы, ну, поговорить, не опасаясь за свою жизнь?

– Ну, если ты совсем не хочешь слушать добрых советов, то можешь поболтать с каноником Бальдуином. С Дейермером он, правда, не ходил, но когда‑то интересовался тем же, чем и ты. Потом оставил это – может быть, и тебя уговорит. Найдёшь его в кафедральном соборе. Я ему даже птичку могу отправить, чтобы он тебя не прогнал с порога. Так, всё, хватит болтать! Солнце уже почти взошло, нам пора заняться делом!

Он запел – довольно резким, но сильным голосом, растягивая гласные на концах строк, размашистыми движениями листая книгу от закладки к закладке, неспешно, но в то же время уверенно и почти не делая пауз между отдельными фрагментами; Айдан едва поспевал за ним, а пару раз и вовсе не попал в ритм, сбился и вынужден был ждать до начала следующей строфы. Другой рукой священник взял тонкий металлический стержень и ударял им в такт молитве по чашам. Пение смутным гулом отдавалось в своде ротонды, как будто камни тоже молились вместе с ними; звон серебристой нитью вплетался в узоры молитвы. Небо в разрывах между слоями туч раскалялось всё сильнее, и вот уже жаркий столп стал подниматься над горизонтом. Свежий ветер нежно щекотал ноздри, а где‑то среди холмов синица, похоже, всерьёз решила присоединиться к их маленькому хору. Это было так непохоже на унылые, душные службы перед щелью святого Ремигия, что Айдан расчувствовался и вполне серьёзно представил себя воином духа на страже сонного, расслабленного мира.

Когда они закончили, священник тоже выглядел вдохновенным, взгляд его был всё так же пронзителен, но теперь в нём светилась мудрость и что‑то даже более странное: словно он видел нечто недоступное взору – ангелов, кружащих в рассветном небе. Айдан и сам почувствовал, как стал ближе к Свету, а, обернувшись, увидел нескольких крестьян, застывших снаружи; с шапками, прижатыми к сердцу и выражением бесконечного благоговения на лицах – они стояли так ещё какое‑то время после того, как всё завершилось и только камень дрожал от воспоминаний о молитве. Потом несмело, пригибаясь, боясь даже лишний раз дохнуть, они всё‑таки зашли внутрь ротонды. Священник великодушно улыбнулся им, кивнул – и сделал Айдану знак начинать обычную утреннюю молитву.

 

***

 

Таким образом, священник со своими мрачными предостережениями оправился своей дорогой, а Айдан своей, только вот безобидный визит в архивы всё больше напоминал опасную экспедицию.

Во‑первых, монах уже совершенно уверился в том, что мастер Бернхард умер не сам собой, но не мог понять, было ли это вызвано проклятьем Дейермера. Когда о последнем собеседнике мастера упомянул священник, Айдан тоже вспомнил, как на похоронах ехидничали по поводу любовницы – выходит, в свой последний вечер старик действительно говорил с кем‑то и был весьма доволен беседой; может быть, речь даже зашла о Дейермере, и мастер решил, что за двадцать‑то лет чары выветрились, и попробовал облегчить душу – не это ли его в конечном итоге сгубило? На логичный вопрос, почему тогда Бернхард не хлопнулся замертво прямо в таверне, Айдан ответил себе, что проклятье могло иметь отсроченный эффект, и тут же нафантазировал, что в таком случае оно наверняка заразно, и теперь собеседник мастера, если только ему не известно противоядие, тоже был в большой опасности – как, может статься, и один слишком любопытный монах, который мог подцепить проклятье, прочитав послание Бернхарда. Звучало натянуто, но ведь колдовство и не на такое гораздо, и Айдан так себя запугал этими подозрениями, что не решался больше трогать доставшееся ему наследие.

Дальше, вставал вопрос о том, был ли ночной гость Бернхарда невинным искателем истины или же он специально заговорил о Дейермере, чтобы сгубить старика и окончательно похоронить правду. В этом случае предостережения священника были по делу: следующей целью вполне мог стать и хлипкий монашек, преспокойно катящий на север с записками покойного. Айдан попробовал примерить роль злодея на своих попутчиков – правдоподобнее всего смотрелся Фродвин – и начал прикидывать, как изобличить его, но дело шло туго. Как вывести чернокнижника на откровения, было непонятно.

Не давала покоя и загадочная гибель ааренданнца, которая в караване то и дело скакала с языка на язык, причём убиенного уже уверенно кликали альвестцем, словно убили заморского пришлеца‑чародея, а не одного из их местных приспешников, да и безобидное «закололи, когда болтался возле монастыря» порой превращалось в «зарубили, не таясь, перед всей братией». Айдана даже всерьёз спросили, каков из себя был убийца и как он сам уцелел во время побоища – едва удержался от того, чтобы приписать себе пару подвигов. Но смех смехом, а слишком уж подозрительно совпало: ведь мастер Бернхард умер в тот самый день, когда поблизости шастал чародей – этому и никакой отравы не нужно, чтобы сгубить человека, притом самым незаметным, недоказуемым образом. Недаром Шаан говорил, что развалить обвинение в убиении при помощи колдовства – это плёвое дело. Но если старика угробил ааренданнец, то кто разделался с ним самим, да ещё так ловко, что убийца скончался раньше своей жертвы? Во всей обители только мастера Рихарда можно заподозрить в способности одолеть чародея, если только не принять во внимание слегка фантастический, но оттого ещё более притягательный вариант: что мастер Бернхард сам, почуяв приближение насильственной кончины, отыскал негодяя и, отмстив ему, спокойно отдал Владыке душу. Поразмыслив, Айдан соорудил и более сложный сценарий, в котором ааренданнец вызнал у старика о Дейермере, но потом обоих угробил Фродвин. К сожалению, хотя любую из догадок можно было вставить в хронику, их обилие не помогало понять, как и от кого защищаться в дороге несчастному историку. А ещё ведь и сподвижник Дейермера прибавился в качестве действующего лица! Одно было приятно – среди путников никто не напоминал ни самого́ загадочного колдуна, ни эльфийку, ни старуху, ни толстого южанина, ни тем более рогатое чудовище.

Однако не только Айдана беспокоили ланцигские дела. Вальтер то и дело подлавливал кого‑нибудь, чтобы поговорить наедине – и все вскоре начали догадываться, что рыцарь не просто так примкнул к отряду, а по герцогскому велению расследует убийство ааренданнца, дабы голову душегуба выдать альвестскому дознавателю и тем купить его снисхождение. Подробности некоторых бесед очень скоро становились общим достоянием, – например, все каким‑то образом узнали, что у Шаана на значке не ворон, как у всех гевинтерских инквизиторов, а чайка – и, стало быть, он не тутошний, а из само́й Альдонии, великого южного города, расположенного на берегу Срединного моря у самых границ Гевинтера. Обломав зубы об Этельфледино молчание, Вальтер отыгрался на Годфруа. Тот сперва всерьёз поверил в россказни о строгих обычаях Северной Марки, которые запрещают женщине путешествовать в компании кого‑либо, кроме лишь близких родственников или особо уполномоченных людей – и очень забеспокоился, начал рассказывать, как они с ней познакомились в Аррекьо, совать Вальтеру текст договора и, пока рыцарь читал, даже шёпотом осведомился у Айдана, можно ли как‑нибудь понарошку обвенчать их с Этельфледой – причём желательно так, чтобы она ничего не узнала. Когда Шаан ему сказал, что Вальтер всё придумал, чуть не дошло до поединка – к счастью, Годфруа слишком боялся, что его госпожа узнает, сколько всего он разболтал рыцарю, и предпочёл помириться.