Тени Обратной Стороны. Часть 1. Заблудший путник

Айдан с трепетом ждал собственного допроса и, как ему казалось, недурно отполировал враньё, но Вальтер, подсев к нему на привале, стал совсем даже не про Бернхарда спрашивать, а про тонкости ритуалов, и до того удачно изображал любознательного простеца, что монах расслабился и дал себя увлечь в дебри практической теологии. Когда дошло до свадебных обрядов, он почти посыпался – в монастыре‑то немного практики! – но ловко вывернулся, спросив, о каком браке речь – первом или повторном – на что рыцарь беззаботно брякнул: «Да какая разница?» – и Айдан захлопнул капкан, с притворным гневом обвинив его в приравнивании первого, настоящего брака, к повторному, который не более чем прикрытие для блуда. Вальтер хохотнул и объявил, что монах парень что надо. Они расстались на дружеской ноте, а хронист почти открыто пялился на Этельфледу, гадая, заметила ли она его победу и надеясь на ответный взгляд – но куда там. Впрочем, рыцаря он теперь уже не так боялся и, когда тот спросил немного погодя, не шатался ли кто‑нибудь подозрительный возле монастыря в вечер перед смертью мастера Бернхарда. Айдан рискнул рассказать ему про ночной поход старика в трактир, но о проклятье Дейермера умолчал, конечно же. Вальтер сперва призадумался, но потом сказал, что ааренданнец к тому времени уже, наверное, валялся в переулке – и больше не мучил хрониста.

В целом, следующие несколько дней были бедны событиями. Новых сведений о Дейермере или об Ульрихе фон Ланциге уже никто сообщить не мог. В одной из таверн, где останавливались путники, Виллем сыграл в гляделки с проезжим герцогским гонцом и показал ему решётку из пальцев – такую же, как рассуждавшему о богах учёному. У гонца были пышные, сросшиеся на переносице брови – про таких в народе говорили, что это оборотни, поэтому внимание незнакомца не слишком удивило его – гонец просто ухмыльнулся и подмигнул Виллему, и это явно была не та реакция, на которую тот надеялся. Зато ужимками южанина заинтересовался Вальтер, который после этого стал присматриваться к нему. Айдан тоже подумал, что сложенные пальцы могли быть условным знаком агентов Соединённых провинций, но, право же, настоящему лазутчику стоило бы делать свою работу немного более скрытно.

Караван пополнился ещё одним монахом, и поистине поразительным: с каким‑то жалким и явно полупустым мешочком на длинной палке, в грубых сандалиях на босу ногу – это ранней весной‑то! – с многодневной щетиной и лысиной во всю голову, только едва обрамлённой по бокам и сзади короткими белыми волосами. Его сухая, морщинистая кожа была даже чуть темнее протёртой в нескольких местах рясы, зато зубам – идеально белым и отменно сохранившимся – позавидовал бы и иной епископ. Пока все остальные уныло тащились верхом, он с завидной прытью чапал на своих двоих, то и дело громким, хоть не вполне приятным голосом принимался распевать гимны и непременно оказывался рядом, когда кому‑нибудь надо было подтолкнуть застрявшую в луже телегу, починить колесо, поднять упавший тюк или просто развеять дорожную тоску. На привалах он собирал вокруг себя крестьянскую малышню и растолковывал про Свет и Владыку, причём как‑то чудно и, на вкус Айдана, не вполне канонично. Поднимет, к примеру, с земли пустой жучиный панцирь, красивый такой, с перламутровым блеском – и вот тебе готова притча про тщету мирских забот и устремлений. Детишкам‑то, конечно, это было больше по сердцу, чем скучные проповеди с примерами из священной истории. А уж когда он с радостными криками полез купаться в жгуче холодном, едва освободившемся ото льда озерце, Фродвин вполне серьёзным голосом предположил, что это какой‑нибудь давно почивший святой угодник, чьи мощи потревожили разбойники. На ночь тот, впрочем, не под кустом завалился, как некоторые ожидали, и даже не где‑нибудь у ротонды, а забрёл в дешёвую гостиницу и отужинал, обнаружив отменный аппетит. Наверное, такие, желчно заметил Шаан, и грызут в трактирах ложки. Тем не менее, именно это убедило всех, что перед ними живой человек, и вскоре странники знали уже, что зовут его Ингольбе́рт, что он подвизался в скиту посреди глухомани, а теперь отправился в паломничество к твердыне Ордена Чаши. Почему туда? А почему бы и нет, в самом деле.

Лицо брата Ингольберта никогда не покидала доброжелательная, если не сказать ласковая, улыбка. Даже когда Вальтер его стал подначивать, неся какую‑то блудотень про искушения плоти, а также сговорчивых и пышнотелых служанок, он только качал головой и улыбался. Осмелев, Айдан попробовал завести с ним обычный свой разговор про Дейермера, но Ингольберт весьма уверенно заявил, что ничего о нём никогда не слышал, и посоветовал – коли уж ты, говорит, грамотный – чаще читать священное Писание. Да я‑то что, против как будто? – фыркнул про себя монашек. – Вот если бы там про Дейермера что было – не вылезал бы оттуда!

А раз не получалось насыщать грядущую книжку содержанием, Айдан стал фантазировать по поводу миниатюр. Каким бы вышел Дейермеров отряд из‑под пера ланцигских иллюминаторов? Повесили бы у предводителя над ухом демона с крылышками, непременного соучастника злых дел? Отринули бы они прискорбное искушение изобразить всех жалкими, с искажёнными пропорциями – обычная месть хронистов язычникам, – убоялись бы разных нетривиальных персонажей? А может, сказали бы, что важен только Дейермер и его бы отрисовали с бородой, как полагается, всех остальных оставив неоформленным сонмом? Айдан представил, как вожак бредёт среди редких, чем‑то на разветвлённые кистени похожих деревьев, протирает боком узорный синий фон, а за ним шествует, бряцая латами, многоногое, многоголовое чудовище. А как поступят с Обратной Стороной? В Аойне бы сплели чёрные, золотые загогулины – и вот тебе провал не пойми куда, впадающий в орнамент на полях; гевинтерцы приземлённей – нарисуют чёрное пятно на земле и скажут, что так и надо.

Между тем, Вальтер оказался не только воякой, но и практически бардом: на второй вечер достал лютню и давай распевать разбойничьи удалые песенки. Голос у него был мощный, а пальцы так и бегали по струнам; тени плясали на блестящей алой равнине его лба, золотистые змеи копошились в бороде, и каким‑то языческим лукавством полыхали глаза – такого запросто представишь на миниатюре в роли Падшего‑искусителя ведущим за собой танцующие души прямиком в чёрную глотку Долины Утрат. Все собрались послушать его: Фродвин укатывался над незатейливой похабщиной, Виллем молча пил, Годфруа сутулился, кулаки упрятав между коленями. Она сидела чуть поодаль, но тоже внимала; предательский огонь, проникнув под прежде непроницаемую маску из теней, выхватывал один из уголков её довольно тонких и бледных губ – и этот уголок временами чуть приподнимался. Когда Вальтер в очередной раз отставил свой инструмент, отшучиваясь и заявляя, что не всё из описанного в последней песне довелось испытать лично ему – что, конечно же, вызывало только новый взрыв хохота, – она поднялась, подошла к нему и сказала, что тоже хотела бы сыграть, хотя, быть может, и не к такому увеселению всех присутствующих. Рыцарь очень удивился, даже ничего ответить не смог, а просто с разинутым ртом протянул ей лютню. Она села рядом, сплетя между собою ноги, в задумчивости, словно сомневаясь, выйдет ли у неё что‑нибудь, провела по струнам пальцами – те как‑то нелепо звякнули в ответ. Вздохнув, она прикрыла глаза запела неожиданно высоким и не очень громким голосом, играя гласными и растягивая окончания, лишь изредка проводя по струнам несмелыми пальцами, что так и не расстались с перчатками, но эти редкие звуки вплетались в её песню настолько удачно, что ни убавишь ни одной, ни прибавишь. Айдан боялся пошевелиться, он так и слушал бы до самого утра её голос, такой чистый, такой хрупкий, и в то же время такой тёплый, в нём было что‑то такое, как будто она им хотела согреть кого‑то отсутствующего, кого уже никогда не увидит. Она пела – нежданный поворот – на аойненском, и это было что‑то про девушку, ждущую кого‑то из военной экспедиции, хотя за игрой голоса иной раз непросто удержать в голове сюжет. Закончив, она как на Обратную Сторону провалилась, и даже телохранитель ходил и спрашивал у всех, не видел ли кто его хозяйку, и лишь к утру обнаружив её спящей, вздохнул с облегчением.

С неспокойной душой выйдя на улицу, наполовину надеясь увидеть её, а наполовину просто рассчитывая побыть наедине со своими переживаниями, Айдан едва не врезался в крепко пахнущую табаком громаду Виллема, который вытащил изо рта трубку и твёрдым голосом пояснил, что песни и музыка – дар Заточённого. А то, чем Вальтер занимается – это вообще чистой воды распутство.