Тени в раю

На Эллис Айленде я свел знакомство с турком, который лет десять назад уже побывал в Америке. Понятия не имею, почему в этот раз его не впустили, да я его и не расспрашивал. По опыту знаю: человека иной раз выдворяют просто потому, что данные его анкеты ни под одну рубрику бюрократических инструкций не подходят. Так вот, этот турок дал мне адресок какого‑то русского, давнего своего нью‑йоркского знакомца. Турок, правда, не знал, жив ли вообще тот его приятель. И тем не менее, как только меня выпустили, я первым делом именно по этому адресу и отправился. И не видел в том ничего странного: я годами так жил. Кто столько лет спасается бегством, тому не привыкать надеяться на случай – и чем невероятней случай, тем больше надежд он сулит. Таковы уж сказки наших дней, пусть и не очень веселые, но иной раз, вопреки всем ожиданиям, даже со счастливым концом.

Тот русский, как оказалось, работал в гостинице, небольшой и донельзя запущенной, но, правда, вблизи Бродвея. Фамилия его была Меликов, он говорил по‑немецки и тотчас согласился мне помочь. Сам эмигрант с многолетним стажем, он наметанным глазом мгновенно определил, что мне нужно: жилье и работа. С жильем все решилось просто: у него имелась запасная койка, которую он и поставил к себе в комнату. С работой было сложнее, ведь виза у меня туристическая, права на работу она не давала – для этого требовалась другая виза, с номерной квотой. Короче, работать я мог только нелегально. Мне и это по Европе было знакомо, и я не слишком на сей счет тревожился. Да и кое‑какие деньги у меня еще тоже оставались, пусть и немного.

– Вы хоть представляете, на что жить будете? – поинтересовался Меликов.

– Последняя работа у меня была во Франции, агентом по продаже сомнительной живописи и фальшивого антиквариата.

– И вы что‑то в этом смыслите?

– Не слишком много, но кое‑что, скорее по азам.

– И где же вы этим азам обучались?

– В Брюсселе, в музее, два года.

– Работали там? – Меликов явно удивился.

– Скрывался.

– От немцев?

– От немцев, которые оккупировали Бельгию.

– Два года? – переспросил Меликов. – И вас не поймали?

– Меня – нет. Но человека, который меня прятал, да, взяли.

Меликов глянул на меня внимательнее.

– А вам, значит, удалось уйти?

– Удалось.

– А о том, другом, потом что‑нибудь слышали?

– Обычная история. Отправили в концлагерь.

– Это был немец?

– Бельгиец. Директор музея.

Меликов задумчиво кивнул.

– И где же вам удавалось так долго прятаться? – спросил он. – Или в музее не было посетителей?

– Почему же, были. Днем я сидел взаперти в подвале, в запаснике. Директор приходил вечером, приносил мне поесть, а на ночь выпускал. Не из музея, конечно, из подвала. И свет, само собой, зажигать было нельзя.

– Еще кто‑то в музее про вас знал?

– Нет. Окон в запаснике нет. Когда кто‑то в подвал спускался, надо было затаиться. Больше всего я боялся не вовремя чихнуть.

– На этом и погорели?

– Нет. Просто кому‑то показалось странным, что директор так часто на работе задерживается, а если и уходит, то потом обязательно возвращается.

– Понимаю, – проговорил Меликов. – А читать вам удавалось?

– Только ночами, летом, или когда луна.

– Но вы всю ночь могли расхаживать по музею и разглядывать картины?

– Когда их было видно, да.

Меликов улыбнулся.

– Когда из России бежал, мне однажды шесть суток в сарае за поленницей пролежать пришлось. Когда наконец вылез, мне казалось, времени прошло гораздо больше. Недели две, не меньше. Молодой был, а в молодости время вообще куда медленней идет. Есть хотите? – спросил он вдруг без всякого перехода.

– Да, – ответил я, – и даже очень.

– Так я и думал. Стоит на воле оказаться, сразу есть хочется. Пойдемте в аптеку, перекусим.

– В аптеку?

– Да, в драгстор. Такая уж национальная особенность. Можно и аспирин купить, и поесть заодно.

 

* * *

 

– А днем чем вы в этом музее занимались, чтобы с ума не сойти? – полюбопытствовал Меликов.

Я окинул взглядом длинную стойку, за которой, уставившись на рекламные плакаты и аптечные пузырьки, торопливо жевали люди.

– И что здесь полагается есть? – вместо ответа спросил я.

– Гамбургер. Гамбургер и венские сосиски – самая популярная у американцев еда. Стейк простому человеку не по карману.

– Спрашиваете, чем в музее занимался? Днем дожидался вечера. И конечно, всеми возможными способами старался отвлечься от мыслей об угрожающих мне опасностях. Иначе и свихнуться недолго. Но у меня по этой части уже навык имелся: как‑никак, столько лет в бегах, а первый год и вовсе в Германии скрываться приходилось. Главное же – строго‑настрого запретил себе думать о прошлых своих ошибках. Это бессмысленные сожаления, а душу разъедают сильнее соляной кислоты; этакую роскошь лишь в благостные времена можно себе позволить. Освежал свой французский, придумывая для себя самые разные упражнения. Потом принялся по ночам бродить по залам музея, разглядывая и, главное, стараясь запоминать картины. Вскоре я помнил их все до мелочей. И начал, в кромешной тьме своего дневного затворничества, мысленным взором воспроизводить их по памяти. И не как придется, а в строгой последовательности и подробнейшим образом, полотно за полотном, как они развешаны в залах, – порой на одну картину уходило много дней. Конечно, иногда у меня случались приступы отчаяния, но я брал себя в руки и начинал все сызнова. Разглядывай я картины просто так, бесцельно, отчаяние наверняка накатывало бы гораздо чаще. Но я превратил это занятие в упражнение для памяти и тем самым открыл для себя возможность совершенствования. Я уже не бился головой об стену – передо мной была лестница, по которой шагаешь вверх, ступенька за ступенькой, понимаете?

– Ну да, вы не опустили руки, нашли для себя занятие, – сказал Меликов. – И поставили себе цель. Это вас и спасло.