Тринадцать секунд короны

Во время одного из организационных собраний, протекавших обычно за чаем по вечерам в обсерватории ИГУ, Михаил Меркулов убедительно и доходчиво поведал нашей мрачно внимавшей компании о том, что же, собственно, делает с кровью несчастного человека возбудитель малярии, попавший в нее с укусом москита. Я отношусь к разряду тех людей, которым такие вещи слушать нельзя (мои близкие это хорошо знают). А когда Михаил эмоционально воспроизвел нам пассаж о желтой лихорадке (кульминационный фрагмент звучал так: ежегодно ею заболевают в Африке сто восемьдесят тысяч человек, из которых умирают тридцать. Тысяч, естественно). Затем последовало извещение о заболевших СПИДом. Их в Африке, согласно каноническому тексту легенды, тоже тридцать, но на этот раз – процентов. От общей численности населения. Радостная для нас весть заключалась в том, что в Кении заболевших СПИДом все‑таки меньше – около двадцати восьми процентов.

Эти бодрые рассказы привели к тому, что команда еще в сентябре уменьшилась на одного человека. Наш старый добрый товарищ М., участник двух былых экспедиций, послушав проникновенные лекции Меркулова, сказал, что – ну ее, эту Африку, вместе с ее маляриями и лихорадками, не говоря уже о террористах. Пожелал нам удачи и покинул команду. Даже не знаю, какие рассказы Михаила на него больше всего подействовали – о малярии, желтой лихорадке или СПИДе. Я, помнится, после этого специально заглянул в «Десять негритят», чтобы выписать оттуда кривоватый перевод стишка Агаты Кристи:

 

Шесть негритят пошли на пасеку гулять,

Одного ужалил шмель, их осталось пять.

 

Прививку от желтой лихорадки мы к тому времени уже поставили. Я ничего не почувствовал, а у ребят последствия укола были у каждого свои, но все неприятные. Поскольку всем нам (кроме старого доброго товарища М.) было жаль осознавать, что мы напрасно (в случае досрочного покидания проекта) напрягли свои организмы дозой желтой лихорадки, от которой, согласно Меркулову, излечиться в принципе невозможно, больше никто из команды не выпал.

На мне все эти волнения сказались следующим образом. Я впервые взял с собой целый пакет с лекарствами, которые запихал в рюкзак, имея их всегда при себе. Видимо, благодаря наличию пакета необходимость в них так и не возникла.

…Я почувствовал себя лучше, но есть принесенную стюардом еду все‑таки не стал. Шесть часов истекли, свет в самолете зажегся, командир на чистом (надеюсь!) турецком языке известил, что мы идем на посадку. Мониторы свидетельствовали о том, что температура в ночном Найроби плюс 18 градусов по Цельсию, время прибытия в пункт назначения – 3 часа 20 минут местного времени.

Спустя двадцать минут самолет уже катился по полосе. Мы были в Кении.

Когда летом 2009 года наша команда приземлилась на острове Тарава посреди Тихого океана (Республика Кирибати), напряженно глядя в иллюминаторы, мы уже явственно представляли себе, что нам предстоит почувствовать совсем скоро. Предчувствия нас не обманули. Когда открылась дверь на трап, в самолет ворвался жаркий душный и наполненный незнакомыми запахами воздух коралловых островов, мгновенно нокаутировавший кондиционированную атмосферу самолета.

…И вот теперь открылась дверь в Кению, но мы не почувствовали ничего. Стояла прохладная африканская ночь, и чуть попахивало скорее авиационным бензином, чем горячими запахами низких широт.

Мы с Сергеем вышли на трап, помнится, последними. Внизу у трапа стояли НЕГРЫ в светло‑зеленой (цвета S7) униформе работников аэропорта – такой же, что носят и в Стамбуле, и в Москве под сенью всеобщей глобализации.

В темноте белели их (негров) глаза.

В моем давнем советском детстве слово «негр» не обозначало ничего иного, кроме как «человек, принадлежащий соответствующей расе». В книге Гарриэт Бичер‑Стоу «Хижина дяди Тома» слово употреблялось, наверное, много тысяч раз, и это было нормально. Однако с некоторых пор политкорректность не позволяет цивилизованным людям использовать этот термин, который кому‑то кажется оскорбительным и поэтому неприличным. Честно говоря, я этого не понимаю и считаю обсуждаемое слово не более обидным, чем, скажем, слова «европеец» или «азиат». Но поскольку проблема в принципе существует, хочу оговориться: слово «негры» я продолжаю употреблять, как привык с детства, но, конечно, без каких бы то ни было уничижительных коннотаций. Для любого слова, указывающего на национальность либо расовую принадлежность, непременно найдутся люди, которые будут считать это слово оскорбительным – что ж теперь с этим делать? Это их персональные проблемы. Не запрещать же теперь весь словарь.

Итак, у трапа стояли негры. Точнее, негритянки. Симпатичные.

«Хай!» – сказал я, одной из них, нисходя по трапу, а она ответила: Welcome! – и улыбнулась в ответ. Надеюсь (хотя шансов на это чрезвычайно мало), не только согласно должностной инструкции.

Мы подошли к темнеющей громаде двухэтажного автобуса, и мне показалось, что крутая лестница в автобусе была не короче трапа «Боинга». В тусклом люминесцентном свете здесь уже сидели нахохлившиеся пассажиры нашего рейса, после шестичасового ночного перелета выглядевшие, прямо скажем, не лучшим образом. Мы протиснулись вперед, встав за спиной водителя, и автобус тронулся.

Мы ехали по бетону вдоль каких‑то одноэтажных построек и стоящих поодаль самолетов с темными дырами иллюминаторов – как будто кто‑то прострелил фюзеляжи длинной автоматной очередью. Почти вплотную за окном автобуса внезапно возник сплошной трехметровой высоты забор (подобный тем, что отгораживают в Подмосковье вышедших из народа от самого народа). По верхней кромке забора тянулся мощный жгут скрученной колючей проволоки. Наконец автобус остановился, мы спустились по крутой лестнице ко входу в обширное одноэтажное здание – явно бывший грузовой склад или что‑то в этом роде. Бетонный неровный пол, бетонный потолок, оштукатуренные и побеленные стены с единственным ярким пятном – рекламным плакатом, на котором красивый негр и очень красивая негритянка радостно улыбались стакану какого‑то фруктового сока.

Мы сконцентрировались вокруг ленты транспортера, на котором устало вращался по кругу некий чемодан. Вероятно, со вчерашнего вечера.

Мрачный и не очень гостеприимный ночной облик международного аэропорта Джомо Кениата в Найроби объяснялся несложно. В августе главные авиационные ворота Кении пострадали от сильнейшего пожара, когда пламенем было охвачено основное здание этого крупнейшего аэропорта Африки. Пожар начался в зоне прилета, которая выгорела полностью. Сейчас ведутся работы по сооружению нового здания, и для пассажирских терминалов используются временно приспособленные для этого строения.