Убить Нерона
К тридцати годам Филоник обзавелся своим домом и прислугой. Но, будучи часто в походах, он не проводил в нем много времени. И только когда его отряд расквартировался на окраине Рима, Филоник стал жить в нем постоянно. Время от времени он открывал шкатулку с перстнем, подаренной Агрипинной для его дочки, смотрел, вертел в руках, вспоминал те ужасные события и клятву, данную матери Императора, которую он не представлял как исполнить. Благодаря её подарку он сразу стал центурионом, в своём достаточно юном возрасте для командира, причем богатым центурионом.
Трибун Аврелий, который утверждал на данные должности офицеров, был взбешен, если не сказать больше.
– Он может погубить солдат! Мальчишка! – кричал он, ходя по своей резиденции и держа в руках документ, подписанный Агриппиной.
Но не исполнить последнюю волю матери Императора трибун Аврелий не мог. И всё же он отправил своего помощника – и двадцатилетний Филоник получил перед строем двух центурий серебряный шлем, серебряные Голиафовы сапоги и витиз из лозы, как знак власти. Получив под своё командование минимальное число воинов, чуть более сотни, трибун отправил его в поход на север, на подмогу отрядам в подавлении восстания в землях Фракии.
Необходимо выработать командный голос, а также железный характер этому молодому центуриону, рассуждал Аврелий. А если где‑то в лесах Фракии и произойдёт бунт солдат и они по какой‑либо причине поднимут его на копья или прирежут ночью в палатке – то это уже только его вина. Не справился с командованием, молод для центуриона. Тем не менее, через полгода отряд Филоника и его собратьев по оружию центурионов – Гая, Цереса и Аквинта вернулись в город. Легион понес значительные потери, но обоз, шедший позади, был нагружен ценностями и золотом. Легион был только на подходе к Пизе, в Риме начали готовиться к торжественной встрече доблестных солдат своей Империи. Вошедших в Рим победителей горожане встречали живым коридором с лавровыми венками, молодые девушки кокетливо махали руками и кидали солдатам цветы. Обоз из двенадцати телег, запряженный волами, заканчивал шествие. Все прошествовали к Сенату. Командующий легионом примпил Аквинт выстроил ровные шеренги. Все доспехи блестели золотом, шлемы отливали серебром на солнце, у центурионов перья на шлемах были аккуратно уложены. Прозвучало приветствие Императору. Но его как обычно не было, государственные и военные дела его не очень интересовали, приветствовали Принцепса– главу Сената. Вместе с Сенатом были трибуны и командующие Римской армией.
– Эти доблестные воины, – начал Аквинт. – Не жалели своей жизни ради Рима! Так пусть Сенат не пожалеет награды для живых и памяти для мертвых!
Принцепс стоял в белоснежной тоге с широкими золотыми полосами по краям, он поднял руку в знак приветствия своим солдатам, остальные члены Сената сидели под полукруглым потолком и внимательно слушали своего пожилого спикера. Старик опустил руку и, тряхнув седой головой, начал речь.
– Доблестные воины Рима! В каждом из вас есть капля крови Бога Марса! Она помогает вам ненавидеть врага и любить Империю! Мы плачем и помнит о славных сынах Рима, кто не вернулся сегодня домой! И пусть возрадуются живые!
С этими словами он подал знак Сенату, одетые в такие же белые тоги, с расшитыми золотом широкими красными полосами, те встали в знак приветствия и подняли правые руки. На площадь позади шеренги центурий уже выкатывали бочки с вином и на столы ставили пищу. Принцепс усмехнулся и весело сказал:
– А сейчас вы можете приступить к разграблению Римского форума…
И спустившись с трибуны, напрямую прошел сквозь строй солдат к бочкам с вином. Под полное молчание и солдат и Сената он зачерпнул полную кружку красного вина и, обливая тогу в кровавый цвет выпил. С размаху ударив ею о бочку и разбив вдребезги он крикнул:
– Пока не выпьете – никто не уходит!
Смех, шум, крики – всё смешалось, солдаты кинулись к бочкам, кружки переходили из рук в руки. Принцепс собственноручно зачерпывал вино для солдат и подавал полные кружки. Его тога превратилась из белоснежной в ярко‑бордовую, и, в конце концов, намокла окончательно. В самом углу Сената Пизон тихо говорил на ухо своему соседу:
– Этот старик хочет стать Императором?
– Нет…
– Зачем же он развлекает войско?
– От радости…
– У него там, что, сын живой вернулся… незаконнорожденный?
– И это тоже… но еще половина от обоза отойдет ему…
– Половина?
– Да… как казначею Сената…
– А вторая половина?
– Известно… Императору…
– Старый сатир!
– Ты слышал, Пизон, этому молодому императору мало крови гладиаторов, он бросает на песок арены каких‑то сектантов, поклоняющихся знаку рыбы.
– Да, я слышал про этих бедных людей, которым он не дают покоя. Но чтобы травить их и убивать безоружными! Откуда в нем столько ненависти к своим гражданам Рима?
– Он не только не любит своих граждан, но он и не любит и Рим, погоди, он скоро его разрушит!
– И что мы можем сделать?
– Есть только один путь…
– Ты думаешь? Но это должно созреть в умах и вырасти в сердце… за нами должна встать армия.
Пизон посмотрел на площадь, веселье продолжалось – пехотинцы пили вино и пускались в пляс вокруг бочек, Принципес, выкрикивая плебейские шутки, заливая белоснежную тогу вином, прыгал вместе с солдатами, чем приводил их в неописуемый восторг.
– Но они должны отдыхать, – сказал Пизон. – И именно так, надеюсь, сегодня все бордели будут за счет Принципеса.
– Это да, но что нам делать с Императором… – негромко спросил сосед Пизона, его звали сенатор Флавий.
– Ждать, – помолчав ответил Пизон. – Настанет момент, и мы сами его почувствуем!
Всё это время Филоник с другими центурионами пили вино поодаль, трибуну Аврелию уже успели доложить, что он, Филоник, собственным телом закрыл примпила Аквинта от копий врага, тем самым командир легиона не пострадал, и решающая битва была выиграна. К Филонику и Аквинту пришел личный секретарь трибуна и попросил их быть в его резиденции к вечеру.
