Удольфские тайны

Госпожа Шерон не ответила на письмо Эмилии, и та начала уж надеяться, что ей позволят остаться еще некоторое время в уединении. Ее дух уже настолько укрепился, что она могла отважиться посещать все те места, которые особенно живо вызывали в памяти картины прошлого. В их числе была рыбачья хижина. Чтобы полнее отдаться своим нежным воспоминаниям, она захватила с собой лютню – ей хотелось сыграть там те самые мелодии, которыми так часто восхищались мать и отец. В последний раз она приходила сюда с ними за несколько дней до того, как заболела госпожа Сент‑Обер, и теперь, когда Эмилия вошла в лес, окружающий хижину, все так живо пробудило в ней память о прошлом, что она не выдержала: прислонилась к дереву и несколько минут проплакала. Узкая тропинка, ведущая к домику, заросла травой, а цветы, посаженные по краям Сент‑Обером, были почти заглушены крапивой. Эмилия часто останавливалась и оглядывала это заброшенное местечко, пустынное и безмолвное. И когда она дрожащей рукой отворила дверь рыбачьей хижины, у нее вырвалось восклицание:

– Ах, ничто не изменилось, все осталось по‑старому! Только те, которые посещали этот домик, уже никогда не вернутся!

Она подошла к окну, выходившему на речку, и, облокотясь о подоконник, погрузилась в грустную задумчивость. Принесенная лютня лежала возле нее, забытая. Печальные вздохи бриза в высоких соснах, нежный шепот его в камышах, колышущихся на берегу, были музыкой, более гармонировавшей с ее чувствами. Эта музыка не заставляла звенеть струны тяжелых воспоминаний, но успокоительно действовала на ее сердце, как голос сочувствия. Не замечая, что приближались сумерки и что уже последний луч солнца трепетал на горных вершинах, она продолжала стоять в задумчивости и, вероятно, долго не тронулась бы с места, но вдруг шум шагов около домика встревожил ее и напомнил, что она здесь одна и беззащитна. Не прошло минуты, как дверь распахнулась. Вошел какой‑то человек, остановился, увидев Эмилию, начал извиняться за непрошеное появление. Но у Эмилии при первом звуке его голоса страх сменился сильным волнением. Голос был ей знаком, и хотя она не могла в потемках разглядеть черты пришельца, но ее охватило предчувствие чего‑то радостного.

Вошедший повторил свои извинения, и Эмилия что‑то проговорила ему в ответ; тогда незнакомец стремительно бросился к ней и воскликнул:

– Боже милостивый! Может ли это быть! Неужели я ошибаюсь – это вы, мадемуазель Сент‑Обер!

– Да, я, – ответила Эмилия, догадка которой подтвердилась: теперь она смогла разглядеть лицо Валанкура, сиявшее светлой радостью.

Сразу ее осадил целый рой грустных воспоминаний, и от стараний сдержать себя волнение ее еще более усиливалось.

Между тем Валанкур участливо осведомился о ее здоровье и выразил надежду, что путешествие принесло пользу ее батюшке, но, увидав горькие слезы, он угадал роковую истину. Он усадил ее на скамью и сам сел рядом. Эмилия продолжала плакать, а он держал ее руку, которую она бессознательно оставила в его руке.

– Я сознаю, – проговорил он, – как бесполезна была бы всякая попытка утешить вас. Я могу только печалиться вместе с вами, потому что без слов знаю, о чем вы плачете… Дай бог, чтобы я ошибался!

Эмилия ответила слезами, но наконец встала и предложила уйти из этого печального места. Валанкур, хотя и видел, как она слаба, не решился удерживать ее, но взял ее под руку и повел вон из рыбачьей хижины. Молча пошли они по лесу. Валанкуру хотелось узнать все подробности, но он боялся расспрашивать, а Эмилия была слишком расстроена, чтобы рассказывать. Через некоторое время, однако, она настолько овладела собой, что могла заговорить о своем отце и в коротких словах рассказать о его смерти. Валанкур был потрясен. Услыхав, что Сент‑Обер скончался в дороге и что Эмилия очутилась среди чужих людей, он пожал ее руку и невольно воскликнул:

– Господи, отчего меня там не было!

Наконец, заметив, что Эмилия слишком измучена горестными воспоминаниями, он перевел разговор на другие темы и заговорил между прочим о себе. Эмилия узнала, что после того, как они расстались, Валанкур некоторое время бродил по берегам Средиземного моря и потом через Лангедок вернулся в Гасконь, свою родную провинцию, где он обыкновенно жил.

Докончив свой маленький рассказ, он умолк. Эмилия тоже не расположена была разговаривать, и так, молча, они дошли до ворот замка. Здесь он остановился и, сказав ей, что завтра едет домой в Этювьер, попросил позволения завтра утром зайти проститься. Эмилия, рассудив, что неловко было бы отказать ему в исполнении такой простой учтивости, отвечала, что она будет дома.

Весь вечер она провела в печали. В памяти проносились вереницей все события, случившиеся после того, как она в последний раз видела Валанкура, и сцена смерти ее отца встала перед ней в таких живых красках, будто это случилось вчера. Припомнился и торжественный завет отца уничтожить все его рукописи. Очнувшись от истерического состояния, в каком держало ее горе, Эмилия ужаснулась при мысли, что она не исполнила еще его предсмертного распоряжения, и решила, что завтра же сдержит свое обещание.

 

Глава X

 

Но эта тень не тень от летней тучки,

И как ей странностью не поразить?

 

Уильям Шекспир. Макбет

На другое утро Эмилия приказала затопить печку в бывшей спальне Сент‑Обера и после завтрака отправилась туда с намерением сжечь бумаги. Запершись на ключ, чтобы никто ей не помешал, она отворила дверь в соседнюю комнату, где находились бумаги. Войдя туда, она почувствовала непривычный страх и несколько минут озиралась, дрожа всем телом. В одном углу комнатки стояло большое кресло, а перед ним стол, за которым сидел отец ее в тот памятный вечер, накануне их отъезда, и в сильном волнении рассматривал бумаги.

Уединенная жизнь в последнее время, печальные мысли постоянно угнетали расстроенные нервы Эмилии. Ее обыкновенно здравый рассудок посещали суеверные бредни, которые имеют свойство сбивать с толку человека и приводить его в состояние, близкое к временному безумию. После возвращения домой с нею несколько раз повторялись такие припадки. Блуждая по опустелому дому в сумерках, она чего‑то пугалась, ей чудились какие‑то призраки. Такому же болезненному возбуждению нервов она приписала и теперешний случай. Когда еще раз взглянула на кресло, стоявшее в темном углу чулана, ей представилось, что она ясно видит в нем фигуру отца.

Эмилия постояла несколько минут как пригвожденная к полу, затем бросилась вон из комнатки. Но вскоре справилась с волнением и, укоряя себя в слабости, мешавшей исполнить дело такой важности, опять отворила дверь каморки. Руководствуясь указаниями Сент‑Обера, она легко отыскала доску, о которой он говорил, прижала ее ногой, и доска подалась. Под нею обнаружились связка бумаг и кошелек с золотыми. Дрожащей рукой Эмилия вынула все это, приладила доску на прежнее место и уже хотела встать с пола, как вдруг ей показалось, что она опять видит знакомую фигуру в кресле. Эта иллюзия произвела на нее потрясающее впечатление: она бросилась вон из комнатки в спальню и почти без чувств упала на стул.