Удольфские тайны

– На берегах Бренты, еще бы! – сказал Сент‑Обер. – Там тополя со своей пирамидальной формой рядом с пиниями и кипарисами, осеняя легкие, изящные портики и колоннады, бесспорно, украшают вид, но среди исполинов леса, возле массивного готического здания…

– Прекрасно, милый мой, – прервал его Кенель, – я не стану спорить с вами. Вы должны непременно сперва побывать в Париже, и только тогда мы с вами столкуемся. Но, кстати, о Венеции: я имею намерение отправиться туда будущим летом. События, может быть, так сложатся, что я сделаюсь обладателем этой самой виллы. Мне рассказали, что прелестнее ее ничего нельзя себе представить! В таком случае я отложу упомянутые перестройки в замке до будущего года. Может быть, я соблазнюсь остаться в Италии на долгое время.

Эмилия несколько удивилась, услыхав, что он говорит о намерении остаться за границей, после того как уверял, будто его присутствие в Париже так необходимо, что он с трудом мог вырваться оттуда на месяц или на два. Но Сент‑Обер слишком хорошо знал бахвальство этого человека, чтобы удивляться его словам: возможность отсрочки проектируемых перестроек подавала ему надежду, что они так никогда и не осуществятся!

Прежде чем разойтись на ночь, Кенель пожелал переговорить с Сент‑Обером наедине. Они удалились в соседнюю комнату и оставались там продолжительное время. О чем был разговор – никто не знал; как бы то ни было, Сент‑Обер, вернувшись в столовую, казался расстроенным. Тень грусти по временам отуманивала его черты, и это тревожило госпожу Сент‑Обер. Когда муж с женой остались одни, ей захотелось спросить о причине его озабоченности, но удерживала деликатность, всегда отличавшая ее поступки. Она рассудила, что если бы Сент‑Обер желал сообщить ей о причине своего беспокойства, то он не стал бы ждать ее расспросов.

На другой день перед отъездом Кенель имел вторичный разговор с Сент‑Обером.

Гости, пообедав в замке, выехали, пользуясь прохладной порой дня, в свое имение Эпурвилль и на прощанье усердно приглашали к себе всю семью Сент‑Обер. В сущности, им не столько хотелось доставить удовольствие друзьям, сколько похвастаться перед ними своим великолепием.

После их отъезда Эмилия с радостью вернулась к своим обычным занятиям, прогулкам, беседам с отцом и матерью, которые тоже не менее нее радовались, избавившись от своих тщеславных и заносчивых гостей.

Госпожа Сент‑Обер, жалуясь на легкое недомогание, отказалась от обычной вечерней прогулки, и Сент‑Обер с дочерью отправились одни.

Они выбрали дорогу, ведущую в горы, намереваясь посетить нескольких старых пенсионеров Сент‑Обера, которым он ухитрялся уделять пособия из своего скудного дохода.

Раздав бедным их еженедельный паек, терпеливо выслушав жалобы некоторых из них, смягчив их горести и недовольство добрым словом сочувствия и сострадания, Сент‑Обер вернулся домой через лес.

– Люблю я этот вечерний сумрак в лесу, – молвил Сент‑Обер, душа которого наслаждалась дивным спокойствием от сознания совершенного доброго дела. – Помню, еще в юности этот сумрак вызывал в моем воображении целый рой волшебных видений и романтических образов. Признаюсь, я и теперь не совсем нечувствителен к тому высокому энтузиазму, который будит мечту поэта, я способен подолгу задумчиво бродить в мрачной тени, вглядываться в сумрак и с восторгом прислушиваться к мистическому шепоту леса.

– Ах, милый отец, – сказала Эмилия с внезапно навернувшейся слезой, – ты описываешь как раз то самое, что я сама чувствую так часто, думая, что эти грезы свойственны мне одной! Но слушай! Как ветер зашумел в верхушках деревьев! Как торжественна наступившая затем тишина! А вот снова повеял бриз, словно голос лесного духа, что сторожит лес по ночам. Но что за огонек мелькнул вдали? Исчез… а вот он снова появился у корня того старого каштана… Гляди, отец!

– Ты такая любительница природы, – сказал Сент‑Обер, – а не узнала светлячка? Однако пойдем дальше; может быть, увидим фей – они бывают иногда его спутницами. Светлячок дает свет, а они чаруют его музыкой и пляской.

Эмилия усмехнулась.

– Хорошо, папа, – сказала она, – если ты допускаешь такой союз фей со светлячком, то сознаюсь, что я предупредила твою мысль и, пожалуй, решусь прочесть тебе стихи, сочиненные мною однажды вечером в этом самом лесу.

– Решайся, отбрось колебание: послушаем причудливую игру твоей фантазии. Если она наделила тебя чарами, то тебе нечего завидовать и феям.

– Если моей фантазии удастся очаровать твой ум, – сказала Эмилия, – то, конечно, мне не стоит завидовать феям.

И пока они шли по лесу, она прочла отцу сочиненную ею поэму о светлячке и о лесных феях.

 

СВЕТЛЯЧОК

Отрадна тень в лесу на мягкой мураве зеленой

В летний вечер, когда пройдет освежающий дождь,

Когда косые золотистые лучи сверкают сквозь листву

И в разреженном воздухе реет легкокрылая ласточка!

Но еще прелестнее наблюдать, как солнце отходит на покой.

Наступят сумерки, и веселые феи

Запляшут по лесным тропинкам, где цветы

Не склоняют своих гордых головок под их резвыми играми.

При звуках нежной музыки они танцуют до тех пор,

Пока не взойдет луна и луч ее, пронизывая трепещущую листу

И бросая светлые блики на землю, не направит фей в ту чащу,

где тоскует соловей.

Там они перестают плясать, пока не замрет песнь грустная его, –

Безмолвные, как ночь, внимают они песне.

И вот, растроганные сладкою мелодией,

Они клянутся соловью, что будут охранять

Приют его священный от вторжения людского.

Когда звезда вечерняя опустится за горы

И томная луна покинет свод небесный,

Как станет грустно им, хотя они и феи,

Если не подоспею я со своим бледным фонарем,

И хотя им было б грустно без меня, но они неблагодарны, любви

моей не ценят.

Порою, когда путник запоздает в лесу

И я попадусь ему на пути, желая посветить ему и помочь

выбраться из леса,

Они своими волшебными чарами заставляют меня сбить его

с дороги