Инквизитор. Вассал и господин

Волков глянул на других господ офицеров. Бертье, хоть и не весел был от болезни, согласно кивал головой, и Брюнхвальд вроде был не против. Ну как тут было отказать.

– Скажите людям своим, что я строг,– решил припугнуть он.– И шалостей в своей земле не допущу.

– Так все про то знают,– заверил его Арчибальдус Рене,– все знают, что нрав у вас нелёгок. Но все знают, что вы добры и честны.

«Дурь какая‑то,– подумал кавалер,– кто это думает, что я добр?»

Но иного ответа, как согласие, он дать уже не мог, Рене Бертье откровенно радовались и даже Карл Брюнхвальд улыбался.

– Скажите людям своим, что дозволю я жить им на своей земле.– Произнёс Волков, уже о дозволении своём сожалея.

И тут он понял, что господа, кроме дозволения его ждут ещё кое‑ чего и крикнул лакею:

– Эй, человек, подавай сюда завтрак.

Все три ротмистра и Рене, и Бертье, и Брюнхвальд сразу оживились и обрадовались, как услышали эти его слова.

Хоть он и поел похлёбки, но от хорошего мягкого козьего сыра и мёда не отказался, да и от яиц с белым хлебом тоже, и господа офицеры не отставали. Болезнь болезнью, а в дорогу нужно поесть.

А тут появилась и Агнес. Куда только служанка её смотрела. Платье в пятнах, видно и рубаха под ним скомкана, сама бела как мел, волосы не чёсаны, вокруг глаз круги и так черны, словно углями их рисовали. А губы серые и сама не красива. Пришла, села на край лавки, как всегда, позволения не спросив. Господа офицеры чинно встали, кланялись, а она и не глянула на них. Они поулыбались глядя на цвет её лица, да продолжили завтрак, а она тоже есть попыталась. Взяла хлеб, да сыр: нет, не пошло. Подумала молока попить, но тоже не по нраву оно пришлось. Сидела, поджав губы. На весь свет в обиде.

И тогда кавалер её позвал к себе, поманил пальцем. Нехотя встала, подошла, спросила:

– Ну?

– Что делала в покоях моих?– Шёпотом и зло спросил он.

Она глянула на него устало, и ответила хоть и тихо, но наголо:

– Спала, а что ж там ещё делать.

– Доиграешься, дрянь,– бледнея и теперь уже не от болезни винной, сказал он,– ох, доиграешься.

Пальцем по краю стола постучал:

– Выпей пива, поешь, и собирайся, как колокола от заутренней прозвонят, так чтобы в карете была. Едем.

– Куда?!– Воскликнула девушка.

– В Мален,– зло ответил ей кавалер.

– Не могу я, дурно мне, хворая я,– заныла Агнес,– мне суп служанка варит, мне ванну лакей готовит, воду греет. У меня рубах чистых нет.

– В грязных поедешь,– заорал Волков.

Господа офицеры, да и прочий люд, что был в трактире, изо всех сил старался не смотреть в их сторону, уж больно страшно орал кавалер:

– Без ванны и без супа! И как заутреня отзвонит, чтобы в карете была, иначе, клянусь распятием, поднимусь к тебе в покои и провожу до кареты плетью. Слышала? Отвечай!

Агнес завыла протяжно, запрокинула голову к потолку, слёзы потекли из её глаз. Очень ей было обидно, что господин так с нею при людях говорит, и побежала в свои покои. Злиться, рыдать и собираться.

 

Глава 7

 

Уже ближе к вечеру Карл Брюнхвальд ехал со своим сыном чуть впереди Волкова. И на небольшом подъёме поравнялся с большой телегой, что везла здоровенные корзины с древесным углём. Карл спросил у мужика‑возницы, указывая на юг плетью:

– Человек, а не город ли там, что зовётся Мален?

– Именно, господин, – мужик оглянулся, поклонился и, увидав пеших и конных людей во множестве, да ещё с обозом и каретою, повернул свою телегу на обочину, уступая дорогу. – Мален и есть, господин, Мален и есть.

– А не пожар ли там? – Спросил у него Максимилиан, разглядывая дымку над городом.

– Да нет, – мужик засмеялся, – то кузни. Мастерских там много, все чадят, вот издали, когда ветра нет, так и кажется, что пожар. А так не пожар, нет. Вот я им, опять же, уголёк везу.

 

Город Мален был сер, то ли сумерки так легли, то ли и вправду сажи на домах хватало. В общем, Волкову город не приглянулся, хотя все отмечали, что лачуг тут нет и нищих на улицах не видать. Но вот что мостовые в городе покрыты золой, а стены копотью – то, опять же, все видели. Солдаты остались за городской стеной с Бертье лагерь разбивать, а все остальные, поспрашивав у местных, нашли добрый трактир и в нём встали. Звался он нехорошо: «У пьяной монашки». Но был он чист, и лакеи в нём были чисты. И конюшня, и двор были просторны.

Не успел кавалер поглядеть для себя покои, спуститься вниз к столам и заказать ужин, как в трактир вошли люди при броне и железе, наверное, стража местная, и старший из них, видимо офицер или сержант, вежливо спросил у господ, кто из них будет предводитель.

– Я буду, – произнёс Волков, заглядывая в тарелку с сыром, что ставил перед ним трактирный лакей, – я Иероним Фолькоф, рыцарь Божий. А что нужно вам?

– А не ваш ли отряд из добрых людей разбил лагерь под стенами города?

– Мой. – Сказал кавалер, беря принесённую кружку пива.

– А позвольте спросить вас, куда двигаетесь вы и ваш отряд?

– Да кто вы такой и отчего вы изводите нас своими вопросами?! – Возмутился Брюнхвальд.

– Я офицер стражи Шмидт и прибыл по приказу капитана городской стражи узнать, отчего по графству ходит большой отряд солдат.

– Так передайте своему командиру, что кавалер Иероним Фолькоф фон Эшбахт едет к себе в поместье, и его офицеры, и его люди с ним. – Важно сказал Брюнхвальд.

– Фон Эшбахт!? – Глаза офицера округлились от удивления, он поклонился Волкову и сказал. – Немедля передам эту новость командиру стражи и графу.

И ушёл. А господа офицеры баловались сыром, ветчиной и пивом в ожидании жаркого из кабана, когда снова пришёл тот же офицер и, поклонившись, произнёс:

– Господин фон Эшбахт, господин граф фон Мален просит вас и ваших офицеров быть к нему в гости к ужину.

Как ни хотелось кавалеру отказаться, как ни устал он после дороги, но разве можно отказать графу в его графстве? Хотел он к графу первый раз явиться во всей красе, в броне и со свитой, но не вышло.

– Показывайте, куда ехать, – произнёс Волков, вставая из‑за стола.