Весёлая гора

Но мысль вернулась к истории об Альфографе. В ней упоминались звезды, вселенная, а он, Антон, сидит в чужом доме и читает сказочки вместо того, чтобы думать о работе. Он попытался переключиться, но упрямое сознание беспомощно забарахталось. Оно, как путник, взбирающийся на крутой холм, раз за разом срывалось с кручи, не могло преодолеть препятствия. Тут нужно оригинальное, неожиданное решение. Почему обсерватория никак не обнаружит сигнал внеземной цивилизации? Ефремов попытался отрешиться от привычной системы координат, но все равно почувствовал себя эпигоном чужих идей. Кроме гипотезы зоопарка ничего не возникло в сознании. Ни одной полезной мысли. Тишина как в кабинете. Такая же эклектика, полный бардак. «А может, – решил Антон, – все на самом деле так? Банально и грустно. Инопланетяне не выходят на связь, а только наблюдают, подобно людям, что, придя в зоопарк, с интересом смотрят за животными. Для них это развлечение. Не более. В таком случае, действительно, для чего им устанавливать контакт, если цель иная – подглядеть. Проблема внеземного общения ни технического толка, ни языковая, а телеологическая. Другое сообщество – другая цель, другой путь в пространстве и времени. Исторические дороги идут параллельно, они могут быть до невозможности близки друг к другу, но не пересекаться. Ладно, к черту всю философию. Завтра».

Ефремов решил прочитать следующую легенду, но тут же, закрыв книгу, отложил ее. Глаза устали. Под веки будто песка насыпали. Он закрыл глаза и забылся, поплыл в мареве сновидения.

Ему приснилась холодная зимняя ночь. Небо было спрятано тучами, но вот они разошлись, открыв черный бархат человеческому взору. В расширившейся пустоте звезды засияли пронзительно и ярко. Антон стоял на каком‑то возвышении, и с него город вдалеке казался навеки замерзшим в вольном морозном воздухе. Фонари над мостовыми горели, как в черном хрустале, как капли рыбьего жира, подсвеченные изнутри. Ефремов поежился. Он был в двубортной наглухо застегнутой шубе с котиковым воротником. Почему‑то сознание подсказало, что это котиковый воротник, а так же оно шепнуло, что под верхней одеждой есть черный пиджак. Антон стоял с непокрытой головой. Затем он проследовал в дежурный кабинет, а оттуда вышел в круглый зал обсерватории. Мороз, крепчавший снаружи, царил и здесь. Полумрак сгустился до полной тьмы. Уже с трудом различались меридиональные деления и галерея, опоясывающая зал, словно хоры в храме. На никеле приборов, на полированной фанере лежали одинокие круги света, отбрасываемые лампами. Ефремов заметил пульт управления телескопом с циферблатом кварцевых часов, а в стороне – столы, заваленными атласами, диапозитивами и звездными каталогами.

И тут он услышал робкие шаги и обернулся на звук. Молодой ассистент, одетый тепло, в меховой шапке, сдвинутой на затылок, осторожно приблизился к Ефремову. Сновидение оказалось настолько четким, что Антон разглядел незнакомца. Это Анатолий, только черты лица моложе и легче, еще не обремененные прожитыми годами. Хозяин Мерриберга осторожно протянул руку. Сухое пожатие и Ефремов произнес деловито:

– Сегодня я рассчитывал на хорошую погоду, и случилось именно так. Небо прояснилось. Мне нужна Дельта Возничего. Шифр – W‑P‑3122.

Он поднялся по железной лесенке рефрактора. Рукой, одетой в черную перчатку, любовно провел по полированному металлу телескопа. Поднял взгляд. В секторообразной щели заметил две звезды четвертой и пятой величины. Ефремов узнал их. Ошибки быть не могло, он знал звездное небо как собственный дом. Это кусок созвездия Северная Корона. Но тут светила медленно уплыли. Их сменили другие. Это ассистент включил механизмы. Купол обсерватории вместе с рефрактором, лестницей, креслом двинулся с запада на восток. Шарниры зашумели. Наконец долгота была найдена. Жерло трубы двинулось вперед, туда вглубь космоса, ближе к звездам и галактикам. Труба будто прицеливалась, но ночные огни небосклона остались недоступными.

Ефремов взял записную книжку и вычислил координаты Возничего. Гудение продолжалось – это механизм, синхронизированный с суточным вращением Земли, неотступно следовал за звездой. Казалось, связь рефрактора с далеким светилом в эти минуты самая прочная. Обсерватории удалось протянуть магическую нить, соединившую два мира, и тонкий луч Дельты Возничего падал в окуляр прибора. Антону почудилось, что было еще что‑то кроме света далекой звезды, нечто большее, превышающее человеческий разум. Оно тихо вплелось в луч. Это диалог двух вселенных, двух цивилизаций, двух разумов, не беседа с использованием технических несовершенных средств, а разговор на духовном уровне. Настоящее озарение. Богослужение, но иное, не то плоское и приземленное, существующее в человеческих церквях. Там, в древних храмах есть только отблеск благодати этой зимней ночи.

Ефремов посмотрел в окуляр, затем оторвал взгляд от звезды и осмотрелся вокруг. Мгла обсерватории обступила его. Нет, он не на Земле, он там, в волшебном параллельном потоке чужих воль и сознаний. Антон нашел взглядом ассистента и произнес:

– Довольно. Можно остановиться.

Гудение стихло. Лишь тикали часы, отмеряя мгновения человеческой жизни.

Ефремову захотелось изучить еще какой‑нибудь объект. Он вспомнил, что когда‑то в Симферополе наблюдал прославленную Туманность Андромеды.

– Теперь прошу М31. Координаты установите сами.

Под шифром М31 значилась та самая внегалактическая туманность.

На самом деле это был иной мир. Другая галактика. Самая близкая к нашей. И можно не догадываться о ее сути, но Ефремова навязчиво донимала мысль, что там, в одном из звездных рукавов есть светило, подобное солнцу. Возможно, желтый карлик. Вокруг него вращаются планеты, и одна из них обязательно обитаема. И представилось это Антону не как фантазия, а как свершившийся факт, давно запечатленный разумом. Другой мир. Другая земля. Иная цивилизация, ушедшая в своем духовном развитии далеко вперед, не знающая больше срывов и падений в мировые войны, не задушенная истерией безумных идей. Светлая и чистая, как вода в горном ручье. Спокойная, как лесное озеро. А может, он тешил себя мечтой о мире, который не знал зла?

И он увидел океан. Еще не ясно какой, то ли космический, то ли горько‑соленые воды бились в скалу, к которой прикована Андромеда, ожидающая Персея‑освободителя. Вдруг из пучины поднялся Кракен. Он протянул щупальца к беспомощной девушке, и в это мгновение легконогий Персей взрезал воздух, мелькнула голова медузы. Все завертелось.

Закружились галактики с оазисами обитаемых планет, светила Ориона – Беллатрикс и Бетельгейдзе, трехзвездный пояс посередине, а внизу Ригель и Санор, темные облака материи, озябшие во вселенском холоде. Завращались миллионы белых карликов – умершие звезды, в которых вещество так уплотнено, что нет атомов, лишь ободранные ядра, стиснутые многотонным давлением. Заплясали пульсары, вспыхивая ярким пламенем, что даже Солнце утонуло бы в нем, как слабая свеча. Завращались электроны, сталкиваясь с другими частицами, высвобождая необъятную энергию, и, казалось, ось мирового разума сошлась с невидимой нитью, связавшей М31 и Землю.

Все закружилось быстрее, преодолев скорость света и горизонты трехмерного мира. Разум Ефремова выпал из привычной сетки координат. Длина, ширина и глубина будто продублировали друг друга и…

Антон очнулся. Ему было холодно. Сознание, еще до конца не порвавшее нити, соединяющие со сновидением, решило, что сон продолжился. Однако за окном был полумрак. Вечер. Поэтому и похолодало. Он тяжело поднялся с вольтеровского кресла, начал ходить, разминая затекшие члены, но остановился объятый страхом. Сон не хотел отпускать его. Шаги такие же робкие, как в мире грез, послышались наяву. Ефремов пропустил тот момент, когда открыли дверь. У него не отложилось в памяти ни скрипа, ни металлического скрежета. Это означало, что незнакомец открыл дом своим ключом. Антон точно знал, он закрыл изнутри парадную дверь. Анатолий приехал? Да нет, видимо та художница.