Волчьи ворота
Мальчик прошел на цыпочках мимо кухни, где мама готовила обед, мимо гостиной, где папа смотрел телевизор, и почти совершил невозможное, когда строгий голос отца окликнул его:
– Сын!
Самсон остановился в шаге от своей комнаты.
– Что, пап? – он еще надеялся, что отец спросит его о пустяках и отпустит, но в «прекрасном доме» тишина была редким явлением. Уже после второй атаки Самсон понял, что судьба ему не благоволит и не стоит сопротивляться ее течению.
– Поди сюда, – велел отец и так шумно потянул носом, что на душе у мальчика заскребли кошки.
– Да, пап, – Самсон сделал несколько шагов назад и встал у двери в гостиную так, чтобы его не было видно полностью.
Отец сидел на диване, развалившись во весь рост. При виде сына он встряхнулся и занял другую позу, но не для того, чтобы пригласить Самсона присесть, а для того, чтобы не свернуть шею за разговором.
– Ты чего такой тихий? – небрежно спросил он.
– Я не тихий, – пробубнил Самсон. – Уставший.
– Отчего уставший?
– В школе был трудный день. И я устал.
Отец встрепенулся, подложил под голову подушку и внимательно посмотрел на сына:
– Трудный день, говоришь? И ты, наверное, заработал много разных оценок?
– Немного, – честно признался Самсон. – Одну.
– Одну? – возмутился отец. – А сколько у тебя было уроков?
Самсон старался выглядеть уверенно, но кислая мина не сходила с его лица, и отец, привыкший замечать подобные вещи, еще пуще присмотрелся к нему.
– Ну? – надавил он. – Ты забыл, сколько уроков сегодня отсидел?
– Шесть, па, – ответил Самсон, проклиная себя за паузу.
– Шесть? – отец задумался. – Шесть уроков и одна оценка. Наверное, по силе она бы затмила еще, как минимум, три. И что же ты получил, сын? И за что?
– Я получил тройку по литературе. За стихотворение.
Отец сжал губы. На его широком морщинистом лице застыла чопорность, и Самсон трактовал ее, как явный признак недовольства.
– Тройка за стихотворение? – произнес отец после короткого молчания. – Надеюсь, не за Пушкина?
– За Пушкина, па, – Самсон почувствовал, как по его спине стекает градина пота и по той линии все начинает чесаться и дрожать.
– Черт побери, сын! – рявкнул отец. – Как ты мог так посрамить гения?!
Его голова оторвалась от подушки, и он сел.
– Пушкина! – повторил отец. – Не Маяковского, не Есенина, не Северянина, а Пушкина! Как у тебя ума хватило посрамить самого святого из святых! Черт побери!
Самсон слишком хорошо знал своего отца, чтобы подозревать, будто с ним шутят. С ним не шутили, и об этом Семьяк‑старший ему немедленно напомнил:
– Высечь бы тебя хорошенько!
– Не надо, па. Я обещаю, что исправлю оценку.
– Не за это! – вдруг оборвал отец.
«А за что?» – взглядом спросил Самсон.
– Мне звонили из школы…
Самсон почувствовал, как по тому же пути, что совершила градина пота, теперь движется осенний холодок.
– И мне сказали, – продолжал отец, – что ты отсутствовал на последнем уроке.
Ноги Самсона сделались ватными. Внезапно ему стало трудно дышать.
– Это так? – Семьяк‑старший упер тяжелые кулаки в бедра. Так он делал только в тех случаях, когда был крайне недоволен.
– Нет, – сказал Самсон. – Последним уроком была физкультура. Там весь класс разбредается кто куда, и меня просто не досчитались.
– Не ври мне! – рявкнул отец и спокойным голосом спросил: – Где ты был во время урока?
– Я был в школе, па. Честное слово.
Самсон начал заговариваться, и сердце его застучало, как военный агрегат. Он не знал, чем убедить отца, но был уверен, что вранье – единственное средство, чтобы хоть как‑то сгладить наказание. Правда может быть какой угодно, только не настоящей. Отец запрещал ему приближаться к Волчьим воротам. Возможно, из‑за этого Самсон туда и ходил, и, если он скажет, где был на самом деле, то его не только отхлещут ремнем, но и посадят под домашний арест, и последние теплые дни осени он проведет в своей каморке, с учебниками, тетрадями и настольной лампой.
– Врешь! – прогрохотал отец и вскочил с кровати. – Где ты был, засранец? Отвечай, живо!
– Я был на уроке, – упорствовал Самсон, а язык его заплетался и предательски не выговаривал звук «к».
– А ну, поди ближе, – приказал отец, и тут Самсон перетрусил.
Наказания было не избежать, и он молился, чтобы отец не вывел его на чистую воду. Пусть просто отлупит ни за что, как он изредка проделывал. Так ему хотя бы удастся избежать домашнего ареста.
Самсон качнулся взад‑вперед и уже одной ногой был в комнате, когда за спиной раздался вскрик матери. Тема разговора тут же сменила направление.
– Срань господня! – воскликнула мама. Ее руки машинально легли на грудь, которая от глубокого вдоха приподнялась под самый подбородок. – Самсон! Где ты так вымазался?!
Самсон обернулся, чтобы ответить, но мама не дала ему открыть рот. При виде грязной рубахи, мятых штанов и прочих недостатков она зашаталась и рухнула в кресло, словно ее сразил обморок.
– Ты опять бегал на физкультуре в школьной одежде?! – громко и четко произнесла она. – Опять забыл форму и бегал по пыльному залу в белой выглаженной рубахе?!
Видимо, мама еще не знала, что отцу звонили из школы, и у нее имелось свое предположение, где был Самсон последние полтора часа. Мальчик не спешил разубеждать маму, тем более другого выхода у него не было.
– Да, ма, – вздохнул Самсон, вспоминая прошлый случай. Тогда его рубаха не была такой грязной, но на ней имелась дыра. – Извини, пожалуйста. Я больше так не буду.
– Извини, пожалуйста?! – то ли спросила, то ли ответила мама. Ее короткие, но пышные волосы вдруг поднялись, и лицо стало как будто крупнее. – Это всё, на что тебя хватает? – голос ее упал до самого дна, и казалось, еще чуть‑чуть, и она задохнется.
– Конечно, нет, ма! – запротестовал Самсон. – Я постираю, высушу и поглажу свои школьные вещи, как ты учила. И уже завтра пойду в них. Ты даже не заметишь.