Возврат

– Я же не сказала, что мне надо, – но звонок уже оборвался. Она пошла назад. Не успела пройти и двух кварталов, как он её обогнал на машине, перегородил дорогу, открыл дверку и с улыбкой поманил её.

– Садитесь, девушка, я к вашим услугам.

Она села и старалась сделать вид, что всё хорошо и ничего не случилось. Иван тут же заметил в ней изменения.

– Никуда не поедем, пока не расскажешь, что произошло, – и заглушил мотор.

– Поехали, поехали, мы же посреди тротуара стоим, по пути всё расскажу, обещаю.

– С моим ребёнком что‑то случилось и нужно делать операцию.

Иван всё понял. Но всё равно спросил, какую операцию, зачем, чем это грозит, что будет с ребёнком. На все вопросы она отвечала «Я не знаю», а на последнем заплакала, слёзы со звуком капали на куртку.

– Не плачь, Надюша. Я с тобой. Вместе нас ничто не сломит, – и эти слова её действительно успокоили, она почувствовала уверенность и защиту, тепло и любовь, почувствовала себя «за мужем». Как маленький мальчик перед дракой спиной чувствует старшего брата, и кулаки сами сжимаются, и победа неминуема.

Но в глубине души, впрочем, не так глубоко, Ивану стало легче от этой новости. Всё‑таки ребёнок чужой, это не то, о чём он мечтал в своих снах. Конечно, он заставил себя принять его и воспитывать, как родного. Но без него будет ещё лучше. «Так она вся будет моей, без остатка».

– Ладно, поехали. Я буду рядом, не беспокойся.

По дороге в больницу ни слова не было произнесено. Но каждый плавал в своих мыслях. Он думал, что дальше и что нужно как‑то поддержать её, поговорить. Молчание угнетало его, и, казалось, что она отдаляется. Она же наоборот, думала: «Как хорошо, когда с человеком можно просто молчать вместе!» Витала в облаках. Её разум пытался отдалиться от предстоящего, Надя старалась не думать об этом и силой переключала мысли на Ваню и на то, какой он чувственный и понимающий.

По дороге, обгоняя машину по мосту Ваня почти въехал в другую машину, забывшись. И мгновенно оценил и решил воспользоваться случаем и показать Наде, что он нервничает не меньше неё. Накричал на несуществующего виновника аварийной ситуации, закончив фразу словами: «И так тошно на душе, ты ещё тут под колеса лезешь».

Добрались до больницы в регистратуре, простояли в очереди, вспотели, понервничали. Получили очередь к врачу, ещё час пролетел. Врач открыл карточку, прочитал молча и выдавил:

– Проходите вот в эту дверь.

Ваня встал вслед за Надей, но врач остановил его, сказав:

– Вам сюда нельзя. Приходите завтра в часы приёма с 16 до 18 часов.

Ваня не стал долго спорить и напрашиваться пройти вместе с Надей. Да и не очень‑то ему хотелось, уже совсем другие слова звучали в его голове: «Мне нужна она, а не её плод».

Уехал по своим делам, подмигнув ей через закрывающуюся дверь.

Острый запах лекарств ударил ей в нос, с детства она не любила больницы и врачей. Всегда, когда она лежала на лечении, её кормили какими‑то отходами. Кроме последнего раза, когда она встретила в больничной столовой свою подружку из деревни. Та ей рассказала про товарооборот в больничных столовых, про то, как сначала заведующая, потом старший повар, потом все остальные повара, и даже она, простой работник столовой, тащат продукты домой без угрызения совести и без стыда. «Ну, а чего ты хотела? За такую зарплату». Поэтому для больных и остаются только вода с морковкой – это суп – и перловка с солью на второе. Докторов она не любила за то, что на работе они высокомерно разговаривают со всеми людьми, используя только глаголы: садитесь, раздевайтесь, дышите, глотайте, одевайтесь. А когда они не на работе, то с ними вообще обычному человеку невозможно находиться, все разговоры только о больных и о смешных, по их мнению, случаях с больными. Надя зареклась, что никогда не будет дружить с врачами.

Надя думала, что операция пройдёт под наркозом и она даже ничего не поймёт. Но ей ни слова не говорили, а просто методично таскали по кабинетам, то клизму сделают, то укол поставят, то таблетку в рот затолкают, то градусник. Она, как в тумане, не понимала, что происходит и чего ей ждать, к чему готовить себя. И только санитарка в палате, протирая полы, сказала ей всю правду:

– Рожать будешь деточка, как все рожают, только роды твои тихими будут, никто, кроме тебя, плакать не будет.

Ночью Надя тихо плакала в больничной тишине. Она знала: придётся рожать, но жизни там нет, не жизнь рожать, а нечто иное. Терпеть ужасную пытку и надеяться на счастливое материнство, но знать, что ничего не будет… За эту бессонную ночь она прошла отрицание, принятие, отчаяние, смирение, боль. Утром почувствовала странную, тянущую боль в пояснице, боль почти сразу прошла. Заснуть не получалось и не хотелось. В обед ещё раз, боль острее и жёстче. Все это время она не могла отвязаться от чувства, что малыша не будет. Вокруг ходили глубоко беременные девушки в предвкушении долгожданных малышек, и она, как бельмо на глазу, со своей болезнью внутри ходила среди них и, казалось, коптила чёрным дымом воздух вокруг. Все девушки понимали, что её ждет, и относились к ней, как к прокажённой, стараясь не вступать в разговоры, дабы не раскрывать ящик Пандоры в виде «плохих» разговоров, чтобы не навлечь беду на своих золотых и солнечных будущих малышей. Наде было неприятно такое отношение. Она вспоминала Отца: «Суеверия, Наденька, – большой грех. Всегда помогай людям, если можешь, не смотри ни на что. Помогай, словом, делом, плечом».

Через несколько часов ещё раз накатила боль. Затем ещё и ещё. Она становилась невыносимой, Надя пыталась найти кого‑нибудь из работников больницы, попросить помощи, ноги уже с трудом передвигались, боль сковывала её. Она искала врачей в кабинетах, приседая от схваток и скулила в рукав больничной пижамы. Наконец всё та же санитарка встретила её в коридоре.

– Ну что, началось?

Надя кивнула головой.

– Так пошли скорей, – отвела её в кабинет и уложила на кушетку. Через несколько минут пришли три человека. Они спокойно переговаривались, не обращая внимания на то, что Надя перед ними орала, как попавший в капкан зверь, извиваясь и моля о помощи. Всё, что ей удалось расслышать – это «подождём ещё». «Подождём? Да вы совсем уже что ли, давайте, делайте уже что‑нибудь. Я щас подохну тут». Какая‑то жирная баба сняла с лица маску и мерзким, наглым голосом, естественно, высокомерно сказала:

– Девочка, рот закрой, а то выкачу тебя в общую палату, там и будешь орать, – верхняя губа презрительно дернулась, и испепеляющий долгий взгляд призвал Надю не грубить более. Боли усиливались и дошло до того, что она потеряла связь с реальностью, всё как в тумане, от слёз изображение расплылось, голоса, собственные крики, какие‑то люди хороводят вокруг, запах пота и плоти, сдавленный воздух, тяжело дышать. После долгих часов мучений – облегчение. Надя замолчала и затаила дыхание. Один, два, три, четыре, пять. Нет, плача не было. Последняя надежда умерла в Надежде. И она отключилась.

Сон был без снов. Тяжёлый, не восстанавливающий, а угнетающий. После такого сна и вставать не получается. Тяжесть в теле не позволяет.

Проснулась измученная и уставшая. Люди, нет она не хотела ни видеть их, ни слышать, окружающие стали ей противны, хотелось только пить, жажда трепала её изнутри. «Пить, пить», – прошептала ссохшимся голосом Надя. Но никто из счастливых будущих мамочек не оглянулся. Словно тень, она встала, прошла до раковины в углу и пила из открытого крана, жадно втягивая воду и разбрызгивая капли вокруг, даже волосы намочила.