Возврат

– Так пошли скорей, – отвела её в кабинет и уложила на кушетку. Через несколько минут пришли три человека. Они спокойно переговаривались, не обращая внимания на то, что Надя перед ними орала, как попавший в капкан зверь, извиваясь и моля о помощи. Всё, что ей удалось расслышать – это «подождём ещё». «Подождём? Да вы совсем уже что ли, давайте, делайте уже что‑нибудь. Я щас подохну тут». Какая‑то жирная баба сняла с лица маску и мерзким, наглым голосом, естественно, высокомерно сказала:

– Девочка, рот закрой, а то выкачу тебя в общую палату, там и будешь орать, – верхняя губа презрительно дернулась, и испепеляющий долгий взгляд призвал Надю не грубить более. Боли усиливались и дошло до того, что она потеряла связь с реальностью, всё как в тумане, от слёз изображение расплылось, голоса, собственные крики, какие‑то люди хороводят вокруг, запах пота и плоти, сдавленный воздух, тяжело дышать. После долгих часов мучений – облегчение. Надя замолчала и затаила дыхание. Один, два, три, четыре, пять. Нет, плача не было. Последняя надежда умерла в Надежде. И она отключилась.

Сон был без снов. Тяжёлый, не восстанавливающий, а угнетающий. После такого сна и вставать не получается. Тяжесть в теле не позволяет.

Проснулась измученная и уставшая. Люди, нет она не хотела ни видеть их, ни слышать, окружающие стали ей противны, хотелось только пить, жажда трепала её изнутри. «Пить, пить», – прошептала ссохшимся голосом Надя. Но никто из счастливых будущих мамочек не оглянулся. Словно тень, она встала, прошла до раковины в углу и пила из открытого крана, жадно втягивая воду и разбрызгивая капли вокруг, даже волосы намочила.

Зашёл врач. Она не знала, утро сейчас или вечер. Доктор выглядел бодро. «Утро, наверное».

– Зосимова. Всё хорошо? Ходить можете?

– Да.

– Тогда идите ко мне в кабинет, я тут закончу осмотр и приду.

Она послушно поползла, куда сказано. Зашла, села на стульчик у стола. На столе стоял макет женской половой системы, а яичники лежали рядом. «Видать, объяснял кому‑то, что детей им не видать». Закатила глаза и откинулась на спинке стула. Только, как показалось, начала дремать, открылась дверь, бодряк вошёл и сел напротив.

– Что Вам сказать, Надежда, всё прошло успешно, никаких осложнений нет, Вы сутки проспали.

Она ничего не говорила, а просто тупо смотрела на него.

– Полежите у нас ещё, мы понаблюдаем и, когда всё нормализуется, выпишем.

– Кто это был?

Протяжный выдох ветерком колыхнул бумажки на столе.

– Мальчик.

– Богдан, значит, – и тёплая слеза упала с ресницы.

Она вернулась в палату, одна девушка вдруг спросила её:

– Ну, что сказали?

И Надя начала рассказывать ей всю свою историю с самого Игоря и по сей день. Девочки в палате оттаяли, и все собрались около её кровати, слушали, сочувствовали и переживали всю боль вместе с ней. Коллективное проливание слез сближает, и к концу рассказа все уже были лучшими подружками. Больничная жизнь потекла веселей, и время проходило быстрей.

Ваню, как бы он ни пробовал, не пропускали к ней, он уже и цветы носил, и конфеты, и угрожал, и ругался – ничего не помогало. Так и стоял под окнами с цветами и телефонной трубкой, а она в окошко на него глядела, а из‑за шторок (чтоб не видно было) девчонки смотрели на героя наших времен, который ради неё готов был и ребенка чужого принять, и щас хоть в снег, хоть в дождь под окном стоит, да еще и с цветами.

Наконец настал долгожданный день выписки. Ваня встречал ее на крыльце вместе с Соней и белой розой. Когда она выходила из корпуса, и он увидел её, Ивану она показалась ещё прекраснее, чем когда‑либо. «Румяная, чистая, и вся моя». Это он подумал про себя. А, обнимая ее, сказал: «Как же я соскучился по тебе,» – и обнял ещё крепче, аж кости захрустели.

При всём видимом нормальном состоянии Надя морально чувствовала себя плохо, она была на грани нервного срыва и в шаге от депрессии. Всегда думала про своего Богдана, каким бы он был, как бы рос, представляла его пятилетним, семилетним, совсем взрослым, при этом думая, как мерзко было носить в себе задыхающийся плод, у которого нет шансов на спасение. Ваня сначала не замечал этих перемен, несмотря на свою чуткость и заботу. Надя через два месяца посчитала неправильным всё носить в себе и рассказала ему о своих переживаниях.

– Ты знаешь, меня волнует одна мысль и я не буду спокойна, если мы вместе не сделаем это, – с серьёзным и задумчивым видом начала она.

– Конечно сделаем, о чём речь?

– Я хочу похоронить Богдана.

Как гром среди ясного неба, прозвучали эти слова.

– Ты всё ещё думаешь про это, уже два месяца прошло.

– Да, я его рожала, и он жил во мне.

– Ладно, я не буду спорить. Если ты вернёшься ко мне весёлой и жизнерадостной после этого.

Она промолчала.

– Но ты же знаешь, что хоронить‑то нечего.

– Знаю. Давай просто памятник поставим на погосте, при папиной церкви, и тогда я спокойна буду.

– Ладно, поехали за памятником прямо сегодня, а завтра поставим.

– Хорошо, только ехать никуда не надо, – она позвонила Дяде Лёне из своей деревни.

– Дядь Лёнь, здравствуйте, мне крест нужно кедровый на могилку сделать.

– Хорошо, сделаю, а кто помер‑то?

– Сын мой помер, не родившись, а я его похоронить хочу.

– Ну, это правильно, доченька, все мы в землице родной лежать должны.

– Ты только, Дядя Лёня, вырежи на кресте надпись для меня. «Ты Богом дан был».

– Хорошо, родимая, всё сделаю. Ты на погосте будешь ставить?

– Да.

– Хорошо, тогда я и место подготовлю там. Когда приедешь?

– Завтра.

– Успею. Жду.

 

Глава 13