Возврат

Отношения Ивана и Надежды складывались хорошо, но не торопливо, не стремительно. Они присматривались, притирались. Она не хотела повторения истории. Он хотел серьёзных семейный отношений. Поэтому жили они порознь, близости себе не позволяли, поцеловались только раз в щёку. Но это обоих устраивало, и им даже нравилось томиться и ждать развития вместе.

На следующий день они поехали в деревню ставить крест.

Путь был неблизкий, и по дороге она взяла его руку и переложила её с рычага коробки передач себе на колено, и, смотря на него, прошептала:

– Знаешь, что для меня отношения?

– Нет, – прикинулся он.

– Я хочу ощущать, что нужна тебе постоянно, всегда, 24 часа в сутки, – нагловато посматривая на него, провела кружок на своей ляжке, показывая часовой циферблат, – И семь дней в неделю.

Он не нашёл ничего, что ответить, и молча завёл свою ладонь на внутреннюю часть бедра. И не убирал её до самого конца поездки. «Хорошо, что машина на автомате».

Хотя её попытка загнать его в какие‑то рамки и указание, что именно ему нужно делать, немного ему не понравились, но вида Иван не подал.

Доехали до родной церкви, ничего не изменилось, всё те же покосившиеся кресты на куполах, всё та же прохудившаяся крыша и скрипучий пол. На погосте крест отца Сергия выглядел неухоженным и заброшенным. На Надю нахлынуло чувство вины за оставленную могилу единственного родного человека на всей Земле. Она опустилась на колени перед могилой и вырывала засохшую траву, пытаясь навести хоть какой‑то порядок. Ваня подошёл к ней со спины и сказал:

– Иди, там дядя Лёня пришёл, я приберусь.

Она обернулась и увидела превратившегося в старика Дядю Лёню. Бросилась ему на шею и бесслёзно заплакала о потерянном времени и что его уже не вернёшь. Казалось, ещё вчера Надя бегала по огороду деревенского плотника. А сегодня вот он, глубокий старик с лицом, изрезанным морщинами, одетый в лохмотья. Старый человек, который принуждён к тяжёлой физической работе. Иначе не выжить. В этой стране как только ты теряешь возможность к тяжкому труду, ты уже почти мёртв.

– Здравствуй, доченька, – обвив её корявыми руками, сказал он.

– Вот, привёз крест, – он указал на самодельную тележку из колёс от старой коляски и железного ящика от молочных бутылок из прошлого тысячелетия.

Кедровый крест с прекрасным природным древесным рисунком.

– Прекрасная работа. Спасибо большое.

Ваня уже навёл порядок на могиле её отца, хотя не был в восторге от этого, но закусил губу и со скрипом сделал. Они вместе выбрали место рядом с Сергием, мужчины выкопали ямку и поставили крест. Красивый древесный цвет согревал промозглую и унылую обстановку. Все трое стояли перед крестом и, не моргая, смотрели перед собой. «Все родные мои люди теперь лежат вот тут, рядышком».

Дядя Лёня пригласил их к себе на чашку таёжного чая. Приятный запах сочетания лесных трав и ягод разнёсся по маленькой избёнке. Печка затрещала, стало тепло и уютно, Наде вспомнились детские годы, приятные ощущения от живого тепла печи, воздух, пропитанный лесом, чистый и вкусный. Ей хотелось вдоволь надышаться, очиститься, набрать полные лёгкие и задержать дыхание, чтобы тайга поселилась внутри. Надя сделала глоток горячего чая, упившись богатым разнообразием запахов.

– Ну, как ты живешь Дядя Лёня? Рассказывай.

– Да всё хорошо, дочка, как обычно. Ты как уехала, вся молодёжь за тобой погналась. Никого не осталось, деревня наша умирает. Осталось тут несколько семей и всё, они помрут, и не будет нас больше на карте, всё зарастёт травой, а через лет десять так вообще ничего не останется. Твои приёмные родители – последние, кто более‑менее молодой. Ты была у них?

– Нет ещё. Но обязательно зайду сегодня. Я им не говорила про Богдана, не хотела печалить.

– Ну да, ну да… Дай им время. Они у тебя хорошие. А мастерской‑то моей больше нет, лес совсем дорогой стал, да и купить его негде, всё китайцу продали, скоты. А если и найдешь кто продаёт, так денег нету купить. Ведь к каждому в карман залезли. Так всё и ветшает, а потом и вовсе пропадёт. Я последнее время только гробы с крестами и делаю из старых запасов. Так и этого уже почти не осталось, уже и умирать‑то некому. От хозяйства и кормлюсь, одними овощами зиму переживаю, про мясо уже несколько лет не слышал. Дааа, девочка моя, вот куда привели нас правители.

Ваня достал заранее подготовленную бутылку водки и поставил на стол. Слова не говоря, Лёня поднялся и принёс три стакана. Надя поморщилась и перевернула его донышком кверху. Ваня за рулём. Дядя Лёня налил до краёв и залпом опрокинул. Ни один мускул на лице не подал признаков жизни. Занюхал рукавом и бросил полено в печь. Береста мгновенно загорелась, и тоненькая струйка дыма ворвалась в комнату, наполняя её запахом лечебного дыма.

– Я уже хочу умереть, Наденька. Надоело мне всё это государственное беззаконие. Ты знаешь, в прошлом году мы с Витькой, соседом, пошли в тайгу в конце лета за орехом. Приходим на наше место в кедрач, там, за распадком. Туда ещё мой прадед ходил, понимаешь, потом дед с батей, я. Целые поколения там орех брали, это по праву наша земля, родина, природа – кормилица. Приходим мы, значит, туда, а кедрача‑то и нету. Стоят вагончики, а вокруг пустырь. Вываливается из вагона жирный китаец, пьяный, мордатый, с ружьём на перевес, и давай стрелять по нам. Я бежать, думаю, в тайгу зайду, они меня не найдут там, ведь как дом родной, каждый куст по имени знаю. Побежали мы, слышу выстрел и шлепок, Витька упал и не шевелится, наповал. Я так и убежал, испугавшись. Потом, конечно, поехал в город, в полицию написал. Они даже тело не нашли, сказали только: «Мужик, не лезь, не твоё это дело». Так и забыли Витька. Даже гроба ему не сделал, только крестик из сосны. Вот сижу потом и спрашиваю себя. Зачем жить, если любой басурманин может домой ко мне прийти и застрелить, как зверя, и ничего ему не будет? Я в войну снайпером служил, и ружьё у меня есть, думаю, если начать отстреливать эту нечисть, по одному в месяц. А что ещё я могу сделать? Может, другие потом бояться будут ехать сюда. И лес сохраню, и дух русский, – и слеза бесшумно упала в пустой стакан.

Надя подошла, обняла обезумевшего старика, провела рукой по его засаленным волосам, утешая, прижалась щекой к колючей щетине и размазала общую слезу. Ваня тихо потянул её за рукав, указывая на дверь. Дядя Лёня, провожая их по‑военному, отдал честь.

Родители Нади были люди простые и открытые, отец, познакомившись с Ваней, утащил его в кладовку показывать свои трофеи и поделки своими руками. Он любил говорить: «Какие в доме ножи, такой и мужик». Ване удалось убедить его, что ножи у него всегда отточенные, сухие, в ножнах и без ржавчины. «Нормальный мужик». С тех пор это был лучший зять.

Надя осталась с матерью на кухне, мать раскатывала тесто в маленькие кружки, а Надя клала на них жареную капусту и закрывала. Любимые Надины пирожки с капустой, обязательно жаренные на сковороде, а не печённые в печи. За этим занятием Надя рассказала ей всё, что произошло с сыном и что родители могут навещать его у церкви рядом с могилой отца.