Выползина
Минут через двадцать после ухода брюнетки, когда, казалось, всё тихо и мирно разрешилось, дверь с грохотом отодвинуло в сторону. В купе выперло огромную тётку в искрящемся розовом синтетическом халате с потрясающим утесом грудей. Этакую Наталью Крачковскую кавказского происхождения. Из недр её необъятной, разъярённой утробы прохрипело:
– Какого хрена вы подсунули мне эту стерву! Эту лярву! Эту курву! Эту шлюху!
Приятно, когда столько сочных эпитетов и все совпадают с одной брюнеткой. Бедный толстяк, научный работник прикидывался спящим, скукожился под одеялом в калачик, подтянул коленки к подбородку и затаил дыхание, хотя именно к нему обращалась мощная дама, в поведении которой угадывалась необузданная любовница, к примеру, директриса мясного торгового павильона на рынке или владелица частного продуктового магазинчика.
– Или вы заберёте свою бэ обратно, – обратилась она к Фёдору, – или сами ступайте к ней в наше купе. Иначе я не успокоюсь и закачу скандал на всю ночь!
– Свою?! С каких это пор «мою»?! Послушайте, – попытался Фёдор урезонить толстенную фурию, – третий час ночи! Мне завтра на работу к восьми утра! – и решил сделать неловкий комплемент:
– Неужели две воспитанные, культурные женщины не могут, молча и спокойно, лечь спать в две разные постели?
– Эта паразитка меня оскорбила! – заявила расстроенная толстуха, грузно и решительно уселась на постель Фёдора, не собираясь уходить. Матрас под Фёдором вспучило. Его подбросило, по принципу сообщающихся сосудов. Он треснулся затылком о полочку на стенке.
– Я ей культурно намекнула, чтоб вернулась в своё купе… – захныкала тетя. – А она… она!.. Мерзкая тварь назвала меня бэ! Меня, мать троих детей?!
– Значит, уходить надо мне, – догадался Фёдор.
Толстуха не отрывала горящего взора от трясущегося под одеялом толстячка. Выбора не оставалось. С готовностью, с позорной, затаённой радостью Фёдор потащил свою дорожную сумку, клетчатый, клеёнчатый баул и верхнюю одежду в дальнее купе перед туалетом, где ожидала именно его появления свирепая, но великолепная в своей чёрной ярости брюнетка. Она сидела на полке в позе киргиза у костра, сложив ножки крестиком, успев переодеться в фирменный спортивный костюмчик «Reebok»[1] нежно розового цвета. Свои импортные шмотки, насквозь пропахшие дорогой парфюмерией, но с иным, резким и удушающим запахом, чем брюнеткины, мягкие и запашистые духи, толстая дама забирала сама и прошипела на прощание:
– Сама – «бэ»!
– Этоя – «бэ»?! – взвилась неизбежная попутчица Фёдора. – Это ты – самое большое «Бэ»!
– Это я‑то – самое большое «Бэ»?
– Да‑да! Ты! – заорала брюнетка. – Самое агроменное!..
– Молчать! Обе! – гаркнул Фёдор. Скандальные дамы приятно удивились его грозному и громкому баритону. Впервые, со времени отправления поезда, разглядели в тщедушном, худосочном пассажире не юношу, но – мужчину. Фёдор задвинул дверь в купе, решительно вытеснив тощей грудью мощный бюст толстой дамы в коридор.
– Дамы, всем – отбой!
Только женщины умеют вести столь содержательные беседы до бесконечности, пока не вцепились бы друг другу в волосы.
– Только без лишнего базара, девушка! Хочу одного и один – спать, спать и спать, – предупредил Фёдор пыхтящую от злобы, раскрасневшуюся брюнетку и улёгся в чужую развороченную постель.
– Быстро же ты, согласился, мент! – подогревала сама себя до кипения попутчица.
– Послушай, детка, ты можешь булькать от ярости сколько угодно, только молча! Молча, я прошу! Если зла на весь мир, – выйди в тамбур и остудись! А лучше – выстави головку в окошко, проветрись. Пожелай дяде спокойной ночи. Можешь звать меня дядя Ферапонт, – пошутил Фёдор.
– Ферапонт взял на понт?! – принужденно захохотала брюнетка. – Окэ! Ферапонтик – мусор из деревни! Лимитчик! Я так и поняла!
Если бы Фёдор вспылил, заорал, принялся объяснять, что, дорогие его родители – беспросветные старики‑романтики, пожизненные учителя начальной школы, назвали сына Фёдором, конечно же, в честь писателя Достоевского, – ругаться им пришлось бы до прибытия поезда в Петербург. Фёдор благоразумно промолчал, подавил вспышку гнева, спокойно раскрыл походную сумку, достал бутерброды с высохшим, грустным сыром в слезах. За всеми этими дорожными знакомствами, руганью и недоразумениями он зверски проголодался и не смог бы дожить до утра из‑за дикого урчания в желудке.
– Успокойся, детка. Хочешь перекусить?
– Хочу!.. хочу перекусить кому‑нибудь горло! – продолжала сочиться ядовитой злобой брюнетка.
– Эк тебя корежит? Казанская сирота, что ли?
Ожидая очередного выброса энергии, Фёдор приподнялся, чтобы сходить за чаем, но брюнетка вдруг жалобно всхлипнула и отвернулась к окну, где проносились кометами, будто в подземном тоннеле метрополитена, холодные ночные станционные огни.
– Выскажись, дочь моя. Облегчи пред звёздами свою грешную, мятущуюся душу. Но без меня. Схожу за чаем…
– Священник Фера нашёлся, с понтом! – буркнула брюнетка вполне дружелюбно. Она поджала острые коленки к подбородку. Ступни её ножек оказались изящными, с маленькими пальчиками с розовым педикюром. Глазки на кукольном личике – большие, чёрные, в обрамлении огромных ресниц, очень привлекательные томной своей глубиной, с дерзким взглядом сильно обиженной, но умеющей постоять за себя жрицы свободной любви. Брови чёрные – вразлёт. Справа, в уголочке рта – крохотная родинка – «мушка».
Как помнилось Фёдору, по рассказам матушки, подобные «мушки» дамы «высшего света» в пушкинские времена навешивали специально, чтобы казаться более соблазнительными.
Фёдор вышел из купе за чаем.
В коридоре приглушили до туманной желтизны свет. Проносящиеся за окнами огни, будто фотовспышки, выхватывали из сумерек то кранную ручку стоп – сигнала, то бляху номера купе, что невольно впечатывалось в сознание растревоженного, уставшего Фёдора. Спальное купе проводников оказалось запертым. На столике служебного купе позвякивал взвод пустых стаканов. Рядом лежали в навал пакетики чая. Чем Фёдор и воспользовался с благодарностью.
В интимной полутьме купе брюнетка встретила попутчика сверкающим, загадочным взглядом. Её волосы, будто вороньи крылья, разлеглись по плечам, красивым ореолом подсвечивались жёлтым светильником в изголовье. Вагон мягко покачивался, слабо откликаясь туканьем на стыки рельс.
– Явился – не запылился, наконец, отче наш, – приветливо раскрыла влажные губки брюнетка. – Я уж заждалась, думала, сбежал в вагон – ресторан.
– Ресторан закрыт. Проводники спят. Самообслуживание. Кстати, про отче… Дедушка мой был иконописцем во втором поколении, – присочинил Фёдор, хотя дед по маме был всего лишь художником – авангардистом.
[1] Известная международная фирма, по производству спортивной одежды, обуви и аксессуаров.
