Запах скошенной травы
– «Прекрасные» слова поддержки, Мудзин. Из тебя получился бы замечательный психолог, если бы только ты не был барсуком. И, к твоему сведению, меня воспитывали на идеях Ницше и воспитали достойно. Неважно, как он закончил свою жизнь, но важно то, как его мысли помогли другим прожить свою. Создать философию сложнее, чем следовать готовому пути. В этом плане он подобен Иисусу, погибшему за грехи человеческие и открывшему тем самым людям путь. Есть нечто сакральное в тех «божественных» совпадениях, которые ты посчитал забавными, – речь Леона всегда имела уникальный спокойный, безэмоциональный ритм, который при этом не ввергал в ужас, но, по мнению Мудзина, скорее говорил: «не шути с этим парнем».
– Хм… А где тебя воспитали, Леон?
– В Мариябронне.
– Жуткое местечко. Не похож ты на марияброннца, Леон.
– А многих ты видел?
– Ну… Слыхал.
– Порой услышанное нужно проверять лично.
– Как и сверхидеи.
– Я и проверил. В сверхчеловеке больше от бога, чем от человека. В таком случае это уже просто полубог. В истории хватает как полубогов, так и целостных богов, да и даже если существует единый Бог, то зачем нам создавать нового, даже если он умер? Я больше склонен считать, что человеку следует смиряться со всем, что происходит в его жизни. Смириться – не значит сдаться. Смириться – значит быть готовым идти дальше, даже когда это кажется невозможным. Дисциплина, стальные нервы и несгибаемая воля – вот единственные спутники мужчины.
– Какой‑то миф о Сизифе.
– Может быть. Но это больше от Марка Аврелия. У Сизифа не было выбора. Нет его и у нас. Жизнь – жестокое явление.
– А я думаю, что выбор есть всегда.
– Если ты находишь выбор в безвыходном положении, то, смею предположить, ты выбираешь зло. Малое, большое – неважно.
– Ну а что бы ты сделал? – уже недовольно ворчал Мудзин.
– Толкал бы камень[1].
– Это тебя так воспитали, или это ты сам с собой это сделал?
– Одно не мешает другому.
– Какое‑то странное у тебя прошлое, Леон. Не поделишься с другом словечком‑другим?
– Нет.
– Ох! Ты со всеми такой ледяной камень, бороздящий просторы холодного космоса? Кроме неё, конечно же. Это я уже успел понять.
– Практически.
– Но со мной твоё сердечко тоже тает, а? Призна‑а‑а‑йся! – подмигивал ему Мудзин, подходя поближе. – Ты ведь беседуешь со мной.
– Я просто старею. Хватку теряю.
– Ну‑ну. Слушай, Леон.
– Что?
– А у тебя сакэ нет?.. Или водочки?
– Мы уже это обсуждали. Никаких пьяных барсуков в моём доме.
– Я уснуть не смогу! Будь ты человеком! Одну рюмашку! Пожалуйста!
– Нет.
– Леон! – грузно всхлипнув, обратился к нему барсук. – Ты разбиваешь мне сердце… Я же переживал так за тебя, а ты что?.. Скотина неблагодарная!
– Избавь меня от этой своей театральности, Мудзин. Ладно… Посмотрю, что у меня есть. Ничего, если ей окажется лет пять?
– Да хоть пять сотен! Спирт есть спирт, – провозгласил барсук, подняв указательный коготь к небу. – С возрастом тоже такие вещи понимать начинаешь. Всему тебя учить, мой мальчик!
Лишь цокнув, Леон прошёл на кухню, взял стопку для водки, а затем спустился через гараж в просторный подвал, уложенный асфальтом. Местами пол кажется свежее, чем остальное пространство. Пройдя в дальний угол, Леон отрыл старую сумку, в которой лежало несколько бутылок водки «Белуга» флагманской серии «Noble». Подвал пропах порохом, ароматом стройки, машинным маслом и бензином. Прямо напротив лестницы расположился высокий оружейный сейф, выполненный из массива ореха канелетто, натуральной кожи и сверхмелких деталей из 24‑каратного золота с биометрическим замком. Непревзойдённая итальянская работа, и кажется, что раньше она стояла где‑то точно не в подвале.
Вернувшись на веранду, Леон откупорил бутылку водки и налил рюмку Мудзину, ждавшему своего друга с нетерпением, убивая время разглядыванием сада.
– Нихрена себе! Леон, дружище, ты меня каждый раз удивляешь! Не пьёшь, а водка премиум! – взвыл Мудзин.
– Тише. Ты разбудишь Мизуки своими криками. Это осталось с праздника. Очень давнего.
– Всем бы такие праздники! Ух‑х‑х! Сейчас праздник будет у меня! Ну, поехали! – твёрдо взявшись своими лапками за рюмку, барсук в один подход осушил рюмку и поставил её со стуком, как заправский пьяница, утёр губы и смачно выдохнул. – Чистое удовольствие, Леончик! Теперь можно спать споко‑о‑ойно! Тебе бы тоже, кстати, не помешало. Два раза в день – утром и перед сном. Проверенный способ! – поглаживал свой живот Мудзин, чья морда расплылась в апофеозе наслаждения.
– Обойдусь, пожалуй.
– Ну, смотри! Как знаешь.
Наступила тишина – такая тишина, которая бывает далеко не всегда: ты не один, но можешь молчать, зная, что это устраивает всех и, в‑первую очередь, тебя самого. Леон и Мудзин знали цену этой тишины и каждый миг её вкушали с достойной благодарностью. Созерцающая тишина родственных душ – миг редкий и ни на что другое не похожий. Такой миг легче всего описать как: «Наступит – поймёшь. Упустив, будешь плакать». С полчаса они сидели так на веранде под звёздным небом и тихонько покачивались в медитативный такт, поглядывая на раскачивающиеся на ветру бутоны цветов и листья крепких ветвей фруктовых деревьев. Тихое сопение Мудзина прервало редкий миг. Посидев ещё пару минут, смакуя послевкусие последнего мгновения, Леон поднялся из позы лотоса, аккуратно взял посапывающего Мудзина и занёс его в дом, где положил затем на кресло у незажжённого камина. Подумав, накрыл барсука кашемировым бежевым пледом, а затем и сам улёгся на диван подле сладко спавшей Мизуки. В эту ночь кошмары больше не мучали его.
[1] В древнегреческой мифологии строитель и царь Коринфа Сизиф после смерти был приговорен богами катить на гору в Тартаре тяжёлый камень, который, едва достигнув вершины, раз за разом скатывался вниз.
