Запах скошенной травы

– «Для того чтобы жить долго, приобрети для себя бутылку старого вина и старого друга!» – в состоянии чистой экзальтации Люций разлил себе и Мизуки по бокалу, пока Леон налил себе в кружку гранатовый сок. – Жаль только, что старый друг от вина отказался, но понять его можно… Я тоже шабли к мясу не очень располагаю, но к супу будет неплохо. Мизуки, дорогая, не бери это на свой счёт, – сразу же поспешил сделать ремарку Люций. – Это мне стоило поинтересоваться, что же на ужин.

– «Чем реже рука поднимает застольную чашу вина, тем крепче в бою и храбрее и в деле искусней она», – парировал Леон.

– В бою сошлись мастера над цитатами. Один как стекло, другой в пучине пьянства. Кто кого? – артистично прокручивал винный бокал Люций, прислушиваясь к аромату. – И ты делаешь это, старый друг, после стольких выпитых бутылок! Их же можно галлонами измерять!

Мизуки смотрела на двух старых друзей с искренней симпатией, и тонкая улыбка её выражала желание узнать, чем закончится дискуссия, к которой прислушался даже Мудзин, у которого была своя маленькая тарелочка с горячим блюдом.

– Я даже не буду сопротивляться. Когда ты пьян, в твоём мозгу открываются области тьмы, и наша дискуссия может затянуться в бесконечной демагогии, в которой, как ты знаешь, я не силён. А ты только один бокал выпил.

– Я только в таком состоянии и могу работать, говоря по правде. Склонен к правдивости той теории о 0,5 промилле в крови для нормального функционирования организма. Что мне ваши райские «потом» Мне и сейчас неплохо живётся.

– Странно, что тебя не прозвали Гедоном.

– Тогда ты со своими обетами заслуживаешь звание инверсного маркиза де Сада.

– Брось. Мне очень даже неплохо живётся.

– На вкус и цвет товарищей нет, друг мой, – промурчав, Люций чокнулся своим бокалом со стаканом Леона, наполненным гранатовым соком, и с бокалом Мизуки.

– Мизуки, как вино? – спросил он её учтиво.

– Очень вкусно! Спасибо. Кисленькое такое, словно маракуйю укусила.

– Многим не нравится – говорят, что кислое слишком, а у тебя хороший вкус. Любишь вообще вино?

– Не часто пью, но всё же порой люблю попробовать, – слегка смутилась Мизуки, подумав, что надо расширять свой вкусовой спектр, но не начинать же пить как не в себя?

– Ну ничего! Это дело поправимое.

– А ты уже хорошенький подлец, – посмеявшись, приметил Леон. – Давай завязывай здесь людей подбивать.

– Мне много не надо, чтобы почувствовать себя лучше, – выражение лица Люция показывало истинную умиротворённость от всякого рода невзгод. – Хороший vinum similar aurum, а я не златолюбив, так что меру знаю.

Пока Люций читал оды своей любви к вину и травил околонаучные байки, Мудзин, чувствующий, что его уровень промилле в крови не соответствует общему настрою, подобрался к ногам Леона и начал тормошить их. Заглянув под стол и вопросительно посмотрев на встревоженного барсука, Леон увидел, как тот двумя коготками щёлкал себя по шее, прося дать ему водки. Проигнорировав барсука, Леону пришлось очень умело скрыть от свои близких приступ боли, вызванный укусом в икроножную мышцу левой ноги, да и яростно трясти ногой под столом было не очень вежливо, поэтому, заглянув вниз взглядом, полным гнева и сжав губы, под которыми скреблись зубы, наклоном головы Леон указал Мудзину бежать в подвал гаража. Мудзин тут же выскочил из‑под стола и отправился на место встречи.

– Куда это он? Пойду гляну, как бы ни сгрыз чего, – спокойно, как ни в чём не бывало, соврал Леон.

– Его, наверное, речи Люция утомили, – посмеявшись, подстегнула Люция Мизуки.

– О чём говорить с барсуком? Он там своими куньими делами занял мозг, да к тому же имеет скверный характер, – бурчал Люций, наливая себе второй бокал и всё ещё не понимая, чего Леон возится с этим тануки.

 

Спустившись в подвал, где его уже ожидал Мудзин, ходящий по кругу, потрясывая свой жирок на боках, Леон неодобрительно, тяжело вздохнул, открыл ладонь, где скрылась небольшая рюмка, и поставил её на невысокий кофейный столик, покрывшийся пылью, которую пришлось сдуть, и после чего протереть поверхность из прессованной древесины влажной тряпкой, смоченной в глубокой металлической раковине, стоящей в дальнем углу подвала. Он налил барсуку водки из новой открытой бутылки «Белуги» и подождал, когда Мудзин осушит свою чашу, бывшую в его лапах довольно объёмным кувшином.

– Ты что такой разбитый? Люций обидел тебя чем‑то, что ли? – сдержанно и учтиво спросил барсука Леон, подсаживаясь к нему на холодный бетонный пол.

– Кто? Этот соплежуй? Ещё бы он меня обидел! Кишка тонка… – отвлечённо ответил Мудзин, в голосе которого Леон уловил печальные ноты тоски.

– Но что‑то тебя всё же волнует, дружок. Что случилось?

– Да ничего, Леон, не переживай. Просто старый барсук расковырял старые раны. Щас я опохмелюсь, и всё встанет на круги своя.

– Проблемы не стоит запивать. Хроническая усталость и депрессия с помощью алкоголя, конечно, развивается медленнее, но есть и обратная сторона: алкоголизм развивается значительно быстрее.

– Ты меня в алкоголики‑то не записывай. Это просто для… Тонуса.

– Ага. Цирроз твоей маленькой печени тоже в тонусе тебя должен поддерживать?

– Да что ты прикопался ко мне?! – рявкнул на него Мудзин. – Иди к своей семье! Не мучай старого барсука…

– Ты сам себя мучаешь и вряд ли хочешь, чтобы я уходил.

– И что с того? Тебе вообще какое дело, чем я занимаюсь? – злобно и тоскливо ворчал Мудзин, перекатывая грани рюмки.

– Такое, что ты мой гость и… Друг, Мудзин. Поэтому я хочу знать, что тебя тревожит.

– У тебя есть дом, семья, друг вот приехал… А у меня ничего нет! Только скверный нрав и одиночество.

– Так не могло быть всегда. У тебя есть семья?

– Да есть, конечно…

– И?

– И меня изгнали, мать твою, вот что! ‑громко прорычал Мудзин, стукнув рюмкой по столу.

– За что?

– Чрезмерное пьянство, сквернословие, – загибал пальцы на лапке Мудзин. – дурной нрав, аморальное поведение, не свойственное бакэдануки, уход от традиционной ответственности и невыполнение обязательств. Да, да! Смейся! Это было очевидно – знаю!

– Мне не смешно, – пожал плечами Леон, действительно не сдерживая отсутствующий смех. – Тебе за две сотни лет, Мудзин. И давно ты так скитаешься?

– Не знаю, я не считал, – обрывисто бросил он, а потом замолчал. – Ну, лет сорок, может быть.

– Это немалый срок. Ты не думал, что тебя могли простить? Лет тридцать девять назад?