Записки жандарма

Военное обучение и образование были поставлены в училище образцово. В результате мы увлекались военным делом со всем пылом молодости. Мы старались довести строй, ружейные приемы и гимнастику до щегольства. Многие перед сном проделывали ружейные приемы и гимнастические упражнения перед громадными зеркалами, и это считалось вполне нормальным. Знание воинских уставов назубок считалось шиком и доходило даже до ненужных подробностей. Так, например, некоторые знали, какой вес по закону должна иметь офицерская перчатка или офицерский нейзильберовый свисток. Быть по одежде, по выправке и строю лучше других училищ, быть по стрельбе «выше отличного», ходить быстрей стрелков – считалось идеалом. Параллельно шло ознакомление со всеми новыми военными течениями по литературе; юнкера увлекались модными и очень популярными тогда книжками Бутовского[1]. Его «Воспитание и обучение современного солдата» было настольной книжкой многих юнкеров старшего курса; его «Наши солдаты» – читалась всеми. По ним знакомились мы с психологией будущих подчиненных, мы старательно готовились быть хорошими офицерами. Примеры блестящих строевых офицеров были у нас перед глазами – это наши училищные офицеры. Два брата Герчиг, Делонг и Крашенинников особенно ценились юнкерами. Позже один из братьев Герчиг командовал полком в Феодосии в 1905 году, в то время, когда туда пришел бродивший по Черному морю, под начальством одного из одесских товарищей, взбунтовавшийся «Потёмкин Таврический»[2]. Город был в панике. Отцы города готовы были выполнить все требования бунтовщиков, но Герчиг рассыпал одну из своих рот по берегу моря и, когда к городу приблизилось высланное броненосцем судно, Герчиг дал по нему несколько залпов. Несколько человек перекувырнулось в море, и этого было достаточно: подошедшие повернули обратно, и броненосец ушел, как оказалось позже, к берегам Румынии.

Общеобразовательные науки преподавались лекционно.

Незаметно прошел первый год училища и промелькнул второй. Мы были на старшем курсе. Некоторые из нас, а в том числе и я, были произведены в портупей‑юнкера…

В тот год я выбрал скромную вакансию в квартировавший в Вильне 105‑й пехотный Оренбургский полк.

Четвертого августа 1893 года в Красном селе у царского валика мы были произведены в офицеры.

Оренбургский пехотный полк стоял в Вильне. Наш полк, как и все войска Виленского военного округа, учился серьезно. Отношение к солдатам было не только хорошее, но даже сердечное. Солдат поверял офицеру свои нужды и часто секреты. Битья, как системы, не существовало… Вопроса национальностей по отношению солдат не существовало: офицеры относились одинаково ко всем без различия вероисповеданий, и занятие привилегированных мест ротных писарей евреями было самым обыкновенным делом. Вообще же национальный вопрос в Вильне был злободневным явлением. Главным являлся польский вопрос. У нас в полку запрещалось говорить по‑польски; в дивизии преследовались польские бородки. Существовало процентное отношение офицеров‑поляков к общему числу. Офицеры не принимались польским обществом, за что отплачивали недружелюбием к полякам вообще.

Взаимная антипатия между русскими и поляками была очень сильна. Она выявилась с особой силой тогда при постановке и открытии памятника усмирителю в Литве польского бунта генералу графу Муравьеву[3]. Последний, как известно, принявшись за усмирение серьезно, покончил с ним быстро и с меньшими на Литве жертвами, чем того достиг в Привислянском крае более гуманный, как говорили, граф Берг[4].

Постановка памятника подняла старые споры. По городу ходили слухи, что поляки взорвут памятник. Однако всё обошлось благополучно. Правительство, щадя самолюбие офицеров‑поляков, распорядилось тогда не привлекать их на торжество открытия, что и было исполнено.

Литовского вопроса в то время как бы не существовало. Все литовцы с некоторой гордостью называли себя поляками, поляки же Привислянского края не признавали за поляков не только литовцев, но и виленских поляков, говоря про них: «То какой он поляк, он виленский».

Польско‑русская вражда не отражалась, однако, на отношениях офицеров к офицерам – полякам у себя в полку: с ними мы дружили отлично, служили они образцово и товарищами были хорошими.

Еврейский вопрос стоял во весь свой колоссальный рост, но не был так болезнен, как польский. Офицеры были окружены евреями: портной еврей, сапожник еврей, подрядчики и поставщики евреи, фактор еврей, деньги в долг дает еврей, всюду евреи, евреи и евреи, и многие весьма симпатичные. И по отношению их офицеры были настроены доброжелательно.

Религиозная рознь существовала несомненно, но тогда она не обострялась. Но перед каждой Пасхой шли разговоры о том, что опять какая‑то еврейка где‑то скрала или пыталась скрасть какого‑то христианского мальчика для надобностей своей Пасхи. Кто, где, что и как, никто не знал. И почти в каждой офицерской семье, где был ребенок мальчик, перед Пасхой предупреждали денщика, чтобы он лучше смотрел за ребенком и одного его за ворота не выпускал: детей воруют. Так говорили, такова была людская молва. Кем и чем она питалась, нас тогда не интересовало; городское население этому верило, верили и мы, офицеры, верили и солдаты…

Жизнь гарнизона протекала между службой, городскими знакомствами и удовольствиями. Но событие, связанное с царствующей династией, взволновало тогда особенно эту жизнь.

[1] Николай Дмитриевич Бутовский (1850–1917?) – военный писатель, генерал от инфантерии Русской императорской армии. Литературную деятельность начал в 1877 году. Точная дата смерти Н. Д. Бутовского не установлена, известно лишь, что это произошло после октябрьского переворота 1917 года. По воспоминаниям С. М. Эйзенштейна, генерал Бутовский отличался скупостью и умер от разрыва сердца в день национализации военных займов в 1917 году.

[2] «Князь Потёмкин‑Таврический» – броненосец российского Черноморского флота. Назван в честь Г. А. Потёмкина. После событий 9 января 1905 года в июне вспыхнуло восстание на Черноморском флоте. Броненосец в это время стоял недалеко от Одессы, в которой происходила общая стачка рабочих. Восставшие матросы зверски расправились с наиболее ненавистными им офицерами и привели броненосец в Одессу. После беспорядков одесские городские власти оценили прямые убытки городу в 2 510 850 рублей, что равнялось ½ годовому бюджету Одессы.

[3] Михаил Николаевич Муравьёв (1796–1866) – русский государственный, общественный и военный деятель эпох Николая I и Александра II. Участник Отечественной войны 1812 года и Войны шестой коалиции. Член Государственного совета, генерал от инфантерии, министр государственных имуществ, вице‑председатель Императорского Русского географического общества, почётный член Петербургской академии наук. Прославился решительным подавлением польских восстаний в Северо‑Западном крае, прежде всего восстания 1863 года. Благодаря ряду глубоких и системных преобразований положил конец польско‑католическому доминированию в общественной, социально‑экономической и культурно‑образовательной сфере над белорусским православным крестьянским населением края. Был почитаем как гениальный государственник и получил наименование «граф Муравьёв‑Виленский».

[4] Фёдор Фёдорович фон Берг (1794–1874) – генерал‑фельдмаршал, почётный президент Николаевской военной академии, дипломат, географ, топограф. Принимал участие в войнах с Наполеоном, турками и польскими повстанцами. В 1854–1861 годах генерал‑губернатор Финляндии. С 1863 года последний наместник Царства Польского.