Запретная любовь
– А вот и нет, ты ошибаешься. Ты же сегодня собираешься в Стамбул? Мне нужно многое заказать. Вот причина, чтобы помириться.
– Это невозможно, – стал сопротивляться Бехлюль. – Нихаль, поручи кому‑нибудь другому. Эти мелкие поручения меня так утомляют. Тем более сегодня… – Размахивая руками, стал рассказывать, как много у него дел. Потом ему в голову пришла мысль:
– Ну‑ка, покажи свой кошелек, сколько у тебя денег?
– Какой бестактный вопрос…
– Ну как хочешь! Теперь я ничего бесплатно делать не собираюсь. Если ты мне можешь дать в долг, тогда другое дело.
Нихаль достала кошелек из кармана, открыла и высыпала содержимое на подол платья:
– Ох, если бы ты знал! Мне столько всего нужно сегодня. Шелк купить – раз, Бюлент сломал ножницы и сделал себе кинжал, надо купить ножницы – два; Бешир уже сколько времени просит купить ему красную феску с синей кисточкой – три…
Бехлюль отвернулся и отошел:
– Я передумал. Вы еще и просьбами Бешира меня нагружаете для полного счета. Где найти красную феску с синей кисточкой? Придется еще и на рынок ехать. Да и денег в долг для меня у тебя нет. – Он снова повернулся к Нихаль: – Давай ты сейчас пойдешь к отцу, высыпешь перед ним свои денежки и…
Нихаль собрала деньги и положила обратно в кошелек.
– Я передумала! – От мысли пойти сегодня просить денег у отца лицо Нихаль мгновенно переменилось. Она задумчиво посмотрела на Бехлюля, потом сказала:
– Ты наверняка слышал важную новость. Ведь он от тебя ничего не скрывает…
Вдруг в разговоре снова появились враждебные нотки. Отношения кузенов с самого детства были таковы, что было достаточно искры, чтобы между ними разгорелась ссора. Бехлюль спросил:
– Кто?
– Он, – ответила Нихаль, кусая губы.
– Это не слишком красиво говорить об отце «он». Нихаль, вместо того, чтобы постепенно взрослеть, ты, наоборот, с каждым днем становишься все более капризным ребенком. Раз тебе никто об этом не говорит, пожалуй, я скажу. Мадемуазель де Куртон же некогда, она только и делает, что выбирает себе цветы для шляпки и кружева на платье. И что это за слезы были вчера за ужином?
Нихаль побледнела. Она сидела неподвижно на скамеечке и слушала Бехлюля. Она сглотнула слюну, словно ей сдавило горло, и заставила себя произнести:
– Видишь ли, у меня сегодня совсем нет желания с тобой ссориться.
Затем развела руками:
– У меня нет сил.
В ее голосе была такая мучительная боль, что Бехлюль вдруг понял, что этот разговор совсем не похож на их детские ссоры. Они смотрели друг на друга. Бехлюль, призывая ее к благоразумию, сказал:
– Нихаль, я думаю, что ты относишься к этому с предубеждением. Узнай ее сначала, посмотри на нее, вдруг ты ее полюбишь. Тебе ведь тоже скоро придется стать женщиной. Тебе понадобится особое воспитание, этому тебя ни мадемуазель де Куртон, ни Шакире‑ханым не научат. Да и порядок в доме… Признайся, то, что сейчас, никуда не годится. Если в дом войдет женщина…
Нихаль с каждым его словом становилась все бледнее. После того, как сегодня утром она вышла от отца, она пришла сюда с надеждой, что обретет в Бехлюле союзника, что хотя бы в этом вопросе он встанет на ее сторону. Она сидела неподвижно. Бехлюль же продолжал:
– Да, если в дом войдет женщина, все в нем изменится; эти слуги совершенно распущены, живут как хотят. Вот посмотришь, как она с ними управится; а Бюлент, а ты? Понимаешь, Нихаль? Красивая, нарядная, молодая, изящная мать для тебя…
Бехлюль не успел закончить предложение, Нихаль словно пружиной подбросило, она вскочила и, вытянув к нему руки, устало воскликнула:
– О, хватит, хватит! Я не хочу этого слышать, Бехлюль.
Бехлюль замолчал, он вдруг понял свою ошибку. Он хотел было, как всегда, все обратить в шутку, но в голову ничего не приходило. Нихаль собиралась что‑то добавить, но передумала и медленно вышла.
Бехлюль был из тех молодых людей, которые к двадцати годам уже прекрасно разбираются в жизни; покидая стены школы и отправляясь во взрослую жизнь, они не чувствуют ни малейшего страха, им неведом тот трепет сердца, который испытывает актер, впервые выходя на сцену, жизнь для них – комедия, все хитроумные повороты которой они изучили еще в школе. Вот уже год Бехлюль жил самостоятельной жизнью, которую определял для себя не иначе, как огромная комедийная сцена. Единственный повод, по которому он испытывал недоумение, состоял в том, что в этой жизни не было ничего, чего бы он раньше не знал или не открыл для себя.
Отец Бехлюля получил должность чиновника в одном из вилайетов и уехал, Бехлюля отправили учиться в интернат Галатасарайского лицея[1]. Один раз в неделю он приезжал на ялы своего дяди Аднан‑бея. Его отец был так далеко, что на каникулах, вместо того чтобы отправляться в путешествие в бог знает какую глушь, он оставался на ялы и использовал это время для того, чтобы совершенствовать знания, полученные в школе, в гуще стамбульской жизни.
Он не был мечтателем, он видел жизнь во всей ее прозаичности и заурядности. Сидя за партой, положить голову на учебник геометрии и улететь вслед за прекрасной мечтой, глядя на кусочек голубого неба, видневшийся из окна, – это было не про него. Он учился, чтобы знать то, что следует знать образованному человеку, чтобы не быть невеждой. Он не строил воздушных замков по поводу своего будущего, не воспевал в стихах свою молодость. Жизнь представлялась ему увеселительной прогулкой. С его точки зрения тот, кто мог позволить себе развлекаться в свое удовольствие, имел больше всего прав на жизнь.
[1] Галатасарайский лицей – первый лицей, был открыт 1 сентября 1868 г. в Бейоглу в Галатасарае на основе программы, разработанной Министерством просвещения Франции, предназначен для обучения турков, греков, армян, болгар и др., образование велось на французском языке, и большинство преподавателей были французами. В настоящее время, хотя система образования претерпела некоторые изменения, некоторые предметы в лицее преподаются на французском языке.
