Здесь ставим крест

«Грабли» – место со шведским столом. Проходишь, набирая себе на поднос всё желаемое, а на кассе расплачиваешься. При этом вокруг темновато и полно народу. Найти здесь столик в обеденное время – задача на любителя. То, что я оказался таким любителем, есть результат моей тупости. Я, знаете ли, сначала взял поднос, поставил себе суп, какую‑то пасту, белый пузатый чайничек и одну чашку, расплатился, набрал приборы и салфетки, а только потом стал думать куда сесть. С подносом я сделал круг по первому этажу. Столику, скажу я, весьма небольшие. Рассчитаны на две, максимум на три тарелки. Стоят довольно плотно друг к другу. Не лучшее место, чтобы посидеть и поболтать, но любое место в центре Москвы ценится именно на вес золота, так что маленькие столики в «Граблях» смущают только меня. Все остальные сидят, едят, пьют (несмотря на рабочее время не всегда чай) и никуда уходить не собираются. Это на первом этаже.

По закручивающейся лестнице я поднялся на второй этаж. Здесь меня встречает маленький бар. То есть гостям «Граблей» не нужно даже спускаться вниз, чтобы взять ещё одну чашечку кофе. Бесподобно! Нужно ли говорить, что все места на втором этаже тоже заняты? Отличие только в одном: гости на первом этаже больше едят, чем пьют. Гости второго этажа больше пьют. Бар работает. Тот, кто его поставил, может радоваться.

А вот я радоваться не могу. Я уже минут пятнадцать хожу по «Граблям» и пытаюсь сесть и пообедать.

В окна второго этажа довольно хорошо виден Макдоналдс. Там, как мне кажется, такая же проблема со свободными местами. Я хочу в это верить. Сколько себя помню, в любые времена и при любом стечении народа я находил в Макдоналдсе место, чтобы сесть и поесть. Даже тогда, когда очередь выстраивалась до самого входа в метро.

Теперь же я не могу найти ни одного свободного места в «Граблях», где никакой очереди нет, просто заведение работает и жужжит.

Суп мой уже явно не такой горячий, каким я его брал. А если я ещё похожу, то он рискует остыть настолько, что есть его будет даже неприятно.

Но деваться мне некуда: я иду на второй круг.

 

Я уже стал закипать от злости и несправедливости, как вдруг услышал:

– Макс?

Я обернулся. За одиноким столиком у стены сидел длинный худой мужчина в круглых очках, сползших ему на нос, и синей рубашке. Весь его столик занимала чашка недопитого кофе. Лицо его было мне смутно знакомо.

– Макс, ты меня узнаёшь?

Он улыбнулся. По улыбке я сразу и категорично его узнал.

– Дружище! Садись за мой столик! – звал он меня. Я поставил свой поднос и протянул ему руку. Он с чувством пожал её, но даже не привстал. Впрочем, Андреа Кутузов всегда так себя вёл.

3

Мне наплевать

 

Андреа Кутузов был когда‑то чемпионом педагогического университета в среднем весе. Сам я не видел ни одного его боя. Более того, когда я впервые об этом услышал (уже не помню, при каких обстоятельствах это случилось), то не поверил. Навести об этом справки было несложно: достаточно было спросить кого‑нибудь из преподавателей физкультуры в нашем университете. Я спросил Александра Николаевича. Высокий, статный, в больших черепашьих очках, он тут же его вспомнил. Финальный бой Андреа он помнил так, как будто тот состоялся вчера.

Формально мы с ним оба – журналисты. Но он ни дня не работал. Никогда. Опека его со стороны матери была тотальной и всепоглощающей. Мама привозила его на занятия на машине, приводила к самим аудиториям в здании университета и ждала его с занятий возле дверей, иногда прислонившись ухом к косяку дверей, пытаясь узнать, что происходит в самой аудитории. Это было безумно странно. Ему не раз и не два сказали об этом, после чего он нашел в себе силы поговорить с матерью, и та стала ждать его на скамейке возле здания университета. Так прошло целых два дня. А потом Андреа разбили нос.

Дело в том, что он полез на какого‑то парня в столовой, который, представляете, пролез без очереди. Андреа, только начавший осваивать очередь как явление в жизни, решил высказать все, что он думает по поводу человека, который позволил себе такой неблаговидный поступок. Откуда же он знал, что за это можно получить кулаком в нос? В общем, мама увидела своего сына с распухшим и кровоточащим носом, устроила истерику на глазах у большей части первого курса и побежала в деканат писать заявление… Дальше, признаться, не знаю. Какое‑то там заявление. Позже заявление исчезло, а сам Андреа объявился в секции бокса.

Когда Андреа записался в секцию бокса, смеялись все, утверждал Александр Николаевич. Пожалуй, кроме матери. Ее рядом с сыном больше не видели. Что там между ними произошло, знают только они сами, но факт остался фактом: Андреа стал ходить в университет со спортивной сумкой, а не с мамой. И боксом он занялся безумно серьезно.

Настолько серьёзно, что какое‑то время мы не виделись, хотя учились на одном курсе одного университета. После получения дипломов мы стали видеться довольно часто. Оказалось, что мы живём в одном районе и предпочитаем бегать утром по выходным. Потом он пригласил меня к себе, где познакомил с Олей – своей девушкой. Отношения у них были довольно странные: какими‑то периодами они жили вместе, потом врозь, но при этом оставались парой, потом снова жили вместе. В какой‑то момент Оля уехала куда‑то в Европу, но довольно быстро вернулась. Андреа философствовал, и его дверь всегда оставалась открытой для Оли.

Несколько раз Андреа пересекался с моими знакомыми и родителями, но никому из них не нравился. Он был заносчив, беспечен, нигде не работал и всем этим гордился. Ему нравилось выделятся среди всех своим именем, и он жутко внимательно следил, чтобы его не называли Андреем. Только Андреа.

Секрет такого необычного имени таков: его мать родила его от итальянца Андреа, с которым познакомилась в Сочи на отдыхе. В память об этом своем романе она дала сыну имя его отца. Отчество она адаптировала для нашей страны, видимо, посчитав, что не совсем обычного имени для привлечения внимания будет достаточно. Фамилия же оказалась у Андреа мамина, поскольку, как он сам всем рассказывал, страсть мамы была настолько всепоглащающей, что фамилии своего возлюбленного она спросить не удосужилась. В общем, у Андреа в жилах должна была течь итальянская кровь. Проверить это не представлялось возможным, а в качестве доказательства сам Андреа приводил невесть откуда в нем взявшуюся любовь к "дольче вита" и искусству.

В какой‑то момент мы перестали видеться. Не было никаких обид, ссоры или чего‑то подобного. Просто он перестал бегать в парке или стал бегать в другое время. Пару раз мы встречались на улице, кивали друг другу и шли по своим делам. Никаких обид, никаких ссор.

Андреа, как я уже сказал, никогда и нигде не работал. Он не скрывал источники своего дохода: три однокомнатных квартиры в Москве позволяли ему вести жизнь безбедную и праздную. Он с презрением относился к работе как к таковой, деньги обсуждал редко. Я мог только догадываться, но по моим расчётам получал он около 90 тысяч в месяц, что было несколько больше, чем платили мне в редакции.

Я не завидовал его жизни. Я не понимал, как он живёт.

4

Во все тяжкие