Железнодорожный почтальон

После совещания и невозможности найти решение нашей серьезной проблемы, все вынуждены были просто разойтись по своим местам, и мы с Геннадием тоже вернулись к себе в купе. Там, как и во всем вагоне, не было освещения, но мне было достаточно естественного яркого света, лучи которого в ясный солнечный день отражались от белого искристого снега и попадали через окно в наше купе, немного поднимая настроение. Я устроился на своей полке и продолжил смотреть в окно на байкальскую заснеженную природу. Не сильно покачивая вагонами на ходу, состав продолжал двигаться по путям кругобайкалки, и на пару мгновений мне даже показалось, что так мы спокойно и размеренно доберемся до Улан‑Удэ без дополнительных проблем. Никто из нас не хотел даже и думать о том, что может произойти что‑то хуже того, что уже случилось с нами в этом рейсе.

Я даже совсем успокоился, и, сидя у окна и наблюдая за меняющейся в нем картиной, слегка задремал, впрочем, как и мой коллега Геннадий, который прилег на полку и сначала молча лежал, погруженный в свои мысли, возможно, о нашей внештатной ситуации. Полагаю, в эти минуты подобные мысли не покидали никого из нас. Но мы пока знали одно – примерно через час‑полтора надо было невзирая ни на какие проблемы идти готовить очередной обмен почты для станции Улан‑Удэ, и я был уверен, что Наталья Петровна нам своевременно сообщит, когда приниматься за дело. Поэтому я окончательно расслабился и погрузился в дремоту, и как мне показалось, даже видел какие‑то сновидения на фоне равномерного мягкого гудения движущегося вагона…

 

Глава 5

 

…Из легкой дремоты меня вывел сильный толчок, у меня возникло естественное ощущение, что наш поезд остановился. Едва отойдя ото сна и открыв глаза, я вдруг оказался в полной темноте, хотя окно купе не было завешено плотной шторкой. Машинально нащупав лежавший где‑то рядом фонарик и включив его, я сначала осветил все помещение купе, а потом направил луч в окно, чтобы понять, почему через него не поступает свет с улицы. Однако я не увидел там ничего, кроме отражения в стекле своего лица, похожего на призрак из какого‑то потустороннего мира. Все мои дальнейшие попытки разглядеть что‑то снаружи даже с фонарем оказались тщетными. Из заоконья на меня смотрела чернеющая кромешная тьма, но поначалу я никак не отреагировал на это, не ощущая даже малейшего беспокойства, считая, что поезд попросту остановился в одном из многочисленных железнодорожных тоннелей, расположенных на этом участке магистрали. Я не стал даже покидать наше купе и просто спокойно ждал, пока состав после небольшой задержки вновь начнет движение. В это время проснулся Геннадий и, садясь на полку и позевывая, взглянул сначала на меня с фонарем в руке, а потом в окно, и спросил, почему мы снова стоим, да еще в полной темноте. Я ответил, что, похоже, произошла незапланированная остановка прямо в тоннеле, и он, поверив на какое‑то время в эту версию, замолчал, также как и я, стал ожидать начала движения. Но поезд настойчиво продолжал стоять уже минут пятнадцать, и снаружи не было слышно ни единого звука, ни гудка, ни звона автосцепки, стояла мертвая оглушающая тишина.

– Что‑то долго стоим, – вдруг сказал Геннадий, понимая, что пора бы уже начать двигаться, а то, судя по затянутым предыдущим стоянкам, поезд и так уже неприлично опаздывает.

– Да кто его знает, в чем там дело, все равно ничего не узнать, связи‑то нет, – вяло ответил я, коротко зевнув.

– Тишина какая‑то необычная, тебе не кажется?

– Мы же в тоннеле, откуда взяться шуму‑то? – бодро и с наигранной уверенностью в голосе ответил я, осознавая, что признаков самого тоннеля (например, его стен) за окном я не обнаружил.

– Ну как же, Илья, шум воздуха, избыток которого на стоянках обычно травят с тормозной системы, например. Кстати, мы же находимся рядом с электровозом, всего через багажный вагон, а его электродвигатель должен постоянно издавать характерный гул, он всегда слышится, даже на остановке, а тем более внеплановой. А сейчас я его даже не улавливаю…

– Ты прав, друг, присутствие локомотива вообще не ощущается, – ответил я, тщетно пытаясь ухом различить в этой пугающе мертвой тишине хоть какие‑нибудь звуки.

– Ладно, пойду сам посмотрю, – произнес Геннадий, встал с полки и, с шумом отодвинув дверь, вышел из купе.

Я услыхал, как он медленно почти на ощупь пошел по темному коридору и, дойдя до купе ВПН, заговорил с Натальей Петровной о слишком долгой стоянке и о полной темноте, на что она ничего вразумительного ответить не могла. Минутой позднее Геннадий, похоже, вышел в тамбур, а потом открыл входную дверь вагона, как я понял, посмотреть, что творится снаружи. Через несколько минут он вернулся в купе с лицом, полным глубочайшего изумления, и жестами позвал меня с собой, чтобы я посмотрел на все сам…

Я был весьма заинтригован, и даже немного напуган, но человеческое любопытство, как всегда, взяло верх, и я направился к входной двери, благо, мои глаза уже привыкли к темноте и я мог различить отдельные детали вагонного интерьера. Выглянув наружу, держась за поручни и осмотревшись, я в первую очередь увидел то же самое – сплошную кромешную тьму. Нельзя было различить ни каменных стен тоннеля (если мы вообще находились в тоннеле), ни железнодорожной насыпи, ни тускло горящих ламп освещения, которые имеются в каждом подобном сооружении. Вторая странность, которую я сразу же не мог не заметить, это отсутствие какого‑либо холода снаружи (мы все помним, что на дворе стояла морозная зима). И следующее, что меня на мгновение поразило как током, и по телу пробежал холодок – я не увидел там нашего состава, точнее, отсутствовали сам локомотив и все пассажирские вагоны, а остались только наш почтовый и другой багажный вагоны. При этом у меня создалось стойкое ощущение, что эти наши оставшиеся два вагона были подвешены в воздухе.

– Чертовщина какая‑то, – проговорил я Геннадию, который стоял рядом со мной в тамбуре.

– Вот и я говорю… И почему только два вагона? Где остальные?

– Не спрашивай, пока ничего не понятно. Кстати, ты Петровне сообщил?

– Пока нет, решил тебе сначала, чтобы самим разобраться…

– Позови ее, пожалуйста, срочно… – попросил я Геннадия, и он тут же скрылся за внутренней дверью.

Через несколько минут они оба были рядом со мной и, выглядывая через дверь, смотрели во все ту же чернеющую пустоту, испытывая в эти мгновения настоящий шок от увиденного, искренне надеясь, что все происходящее это всего лишь странный сон. Правда, если это сон, то его должен был видеть кто‑то один из нас, а не все сразу.

– Мы что, висим в воздухе? – спросила Наталья Петровна неуверенным голосом, закончив осмотр темноты со всех сторон.

– Получается, что именно так, – как можно спокойнее ответил я.

– Чем же это вызвано?

– Тут я вам ничего сказать не смогу, все это не поддается материальным законам и человеческому пониманию, остается одно объяснение – мистическое…

– Илья, ты намекаешь, что это как‑то связано с тем, о чем ты нам недавно рассказывал?

– Может быть и так, только иного объяснения (если этому вообще можно найти объяснение) у меня нет, – ответил я без эмоций.

– Не может быть, я не верю, неужели ты полагаешь, что все происходящее каким‑то образом связано с тем давним событием, которое превратило часть шаманов в этих, как их?..