Жемчуг королевской судьбы. Кубок скифской царицы

– Ну, если ты настаиваешь, то я окончу лекцию, – как ни в чем не бывало продолжил Мигунов. – Год назад, как раз после слов моей знакомой о симпатичном продавце, я арендовал помещение на Старом Арбате. Ради этого пришлось‑таки продать пару предметов старины из хранимого, и я зарекся заниматься этим снова. Благо, покупатели попались адекватные, а один в прошлом был тесно связан с криминалом. Магазинчик под названием «Фенестра» ранее был спрятан в одном из переулков, там адрес указан в документах, но после мне удалось занять местечко на главной улице. Но это фактический адрес, а юридический будет пока что мой. Сегодня ты должен ознакомиться со всеми бумагами, а завтра я буду ждать твоего звонка, чтобы мы встретились и вместе отправились к нотариусу ‒ без твоей подписи сделка будет недействительной. Это мой подарок на твой день рождения, если ты еще не понял. Но есть еще один нюанс: так как я отдаю тебе то, что, по сути, и было твоим все эти годы, а коллекцию собирал твой отец, то пусть это будет подарок и от него. И от твоей мамы, разумеется. А название магазина можешь поменять, я не буду против.

На Эдика снова накатила волна неприятия всего, что сейчас происходило. Внезапный Мигунов со своим вином, папка с документами, а еще только что оборвавшаяся привычная жизнь Эдика, час назад узнавшего о том, о чем он тщательно старался забыть все эти годы. Что‑то чужое ворвалось в его голову, в его дом, в его никому до того не нужное существование. И теперь от него требовалось принять то, к чему был совершенно не готов. Внутренний протест был настолько мощным, что мысль о том, что он будет богат, со свистом унеслась прочь из головы, уступив дорогу детским обидам и воспоминаниям об униженном достоинстве, растерянности и ледяном одиночестве.

– Ну, если не завтра, то на днях, – добавил Мигунов. – Понимаю, что нужно все обдумать, переспать со всеми мыслями или даже разбросать пасьянс. Но лучше не тянуть.

– Почему? – все еще не понимал Эдик.

– Да потому что незачем, – резко ответил Мигунов, отодвинул стул и взялся за сумку. – Все законно, никакого подвоха. Я сбрасываю с себя тяжкий груз, а ты получаешь то, что заслужил.

– Я вам не верю.

– Опять двадцать пять, – в сердцах бросил Мигунов. – Потому и говорю: подумай. Завтра или послезавтра жду твоего решения, но я почти что уверен…

– Кто, находясь в своем уме, отказывается от богатства? – не отпускало Эдика.

Мигунов внимательно взглянул Эдику прямо в глаза.

– Я не хочу закончить так, как твои родители, – произнес он. – У меня едва ли получится распорядиться твоим наследством так, как это сделали бы они. А ты, судя по всему, хорошо ладишь с людьми и способен добиваться того, что тебе нужно. Странно, что ты до сих пор этим не воспользовался. Проводи меня до дверей, парень. И не ищи подводные камни ‒ здесь их нет.

Валентина Петровна продиктовала дочери номер телефона, потом по буквам назвала имя и фамилию человека, к которому им предстояло обратиться.

– Скажите ему, что вы от Виталия Игоревича, что он его лечащий врач. Пусть Денис скажет, так будет лучше. Все‑таки мужчины легче находят общий язык.

– А кто этот Эдуард? – не поняла Катя. – Он историк или кто?

– У него вроде бы антикварный магазин. Занимается этим делом уже очень давно. Думаю, во всяком старье такие люди хоть как‑то разбираются. Может быть, и расскажет что‑то о вашей бесценной находке.

– Спасибо, мам.

– Да не за что. Расскажи потом, как сходили.

Катя отложила телефон и посмотрела на квадратный лоскут ткани, лежавший перед ней на столе. Валентина Петровна успела вернуть его дочери, так и не решившись лично посетить антиквара.

Катя уже сто раз успела исследовать платок, измерить длину каждой стороны линейкой и сосчитать жемчужины. Поиски в интернете ничего нового не принесли, и предложение матери воспользоваться связями ее коллег пришлось как нельзя кстати. Только вот за консультацию антиквару, наверное, придется заплатить, но это ничего. Пару тысяч за то, чтобы увидеть свет в конце тоннеля, отдать не жалко.

 

Глава 4

 

Англия. Лондон. Февраль 1554 года

Когда бесстрастный пушечный выстрел сообщил Лондону и его жителям о том, что злобный враг, решивший присвоить престол, мертв, Энн сошла с дороги и, остановившись, закрыла глаза. Звук залпа будто бы изо всех сил ударил ее по голове. Она недалеко от входа в Тауэр, а за ее спиной о чем‑то негромко переговаривались прохожие, столпившиеся напротив ворот.

– Я бы хотел знать наверняка, что она умерла! – крикнул тощий мужчина, потрясая кулаком.

– Почему нас не пустили посмотреть? – прозвучал женский голос.

– Да ну вас всех в жопу! – заорал какой‑то пьяный в сторону гвардейцев, вяло переговаривающихся между собой возле ворот. – О простых людях и не думаете!

Один из гвардейцев всем корпусом развернулся в его сторону.

– Это ты‑то человек? – спросил он. – В следующий раз пришлем тебе приглашение с королевской печатью. Какой у тебя адрес? Канава под забором?

Он рассмеялся и повернулся к зевакам спиной.

«На что вам там смотреть, глупые создания? – мелькнуло в голове Энн. – Все ждете крови. Звери».

Стража молча наблюдала за кучкой замерзших людей, надеявшихся насладиться моментом смерти любого, кого приговорили бы к смертной казни. Но сегодня они точно знали имя той, кого должны были лишить жизни, и чувствовали себя превосходно, предвкушая момент, когда кому‑то будет хуже, чем им. Но родная дочь Генриха VIII Мария, занявшая трон, все‑таки сохранила в душе остатки человечности по отношению к Джейн, на которую уже не держала зла, даже отправляя ее на смерть. Просто так было нужно. Слабый король будет удобной мишенью. Мария решила, что никогда не допустит этого.

– Никакой посторонней публики на территории Тауэра, – приказала она коменданту Тауэра. – Никто из посторонних не должен присутствовать на ее казни. Незачем.

– Понял, – склонил голову комендант Тауэра Джон Бриджес.

Приказ Марии был исполнен. Джейн Грей ушла из этого мира, пусть и с помощью других людей, но сохранила достоинство до последнего вздоха.

Позднее лейтенант Джон Бриджес, глядя на то, что произошло на эшафоте, проклял все на свете, а заодно и своего отца, который очень хотел увидеть сына занимающим высокий пост. Он бы им гордился.

Мария Тюдор, услышав выстрел из пушки, знаменующий смерть любого заключенного, попросила слуг оставить ее одну и долго стояла возле окна – с дергающимися губами, глядя в пол. Но уже к вечеру она успокоила себя мыслями о том, что слишком долго была добра к своей родственнице.

Она сожалеет.

У нее не было другого выхода. У нее никогда не будет другого выхода.