Зимний рыцарь. Сказки для барышень любого возраста
Присел рядом Василий, с любопытством вместе со мной заглядывая за резной ободок. Конечно, он удивлялся. Собрана никогда не гадала сама себе.
Мы долго и пристально смотрели на темную, колышущуюся воду. Коту, в конце концов, надоело, и он занялся умыванием. Я же не отрывала глаз до тех пор, пока они не заслезились. Пришлось сморгнуть раз, другой… Вдруг в чаше что‑то изменилось. Вода помутнела?
Нет. Я с удивлением смотрела на показавшееся на дне лицо. Мужское. Копна светлых волос. Резкие скулы. Приподнятые в улыбке уголки губ. Глаза цвета речной воды в солнечный полдень.
– Чур меня! – не своим голосом выкрикнула я, вскакивая со скамьи. Вода расплескалась во второй раз за ночь. Образ исчез.
Я не могла видеть в чаше Яромира. Он не мог показаться сразу двум девушкам – Рожаницы не допустят такого. Это ошибка. Ворожее нельзя гадать на себя.
Полетела круговерть хлопотных дней. За привычными делами ворожеи, которые теперь лежали только на моих плечах, я не могла выкинуть из головы все, что случилось на Солнцеворот, и невольно обращала внимание на Яромира. Кажется, Красава была права: молодой охотник еще не понимал своего счастья и обращал внимание на дочь старейшины не больше, чем на других. На посиделках он хватал то пяльцы одной девицы, то пряслице другой, требуя от них выкупа‑поцелуя, плясал с третьей и никогда никого не утаскивал в укромный уголок пошептаться. В День Домового Красава чуть ли не под руки ему лезла, предлагая сваренную ею кашу для угощения хозяина дома. Яромир же наполнил плошечку, взяв понемножку у всех девушек. Я ничего не понимала: он противится Рожаницам или же просто еще не знает, что они покрасили нитку его судьбы?
Глухой лютеньской ночью в двери заколотили так, словно разверзлась земля. Старейшина ворвался внутрь, еле дождавшись, пока я подниму засов.
– Матушка Виринея! Пора!
Мельком удивившись, что он пришел сам, а не прислал кого‑нибудь из домочадцев, я сунула ноги в сапоги, набросила шубку и прихватила загодя собранную сумку.
– Давно началось?
– Еще на закате, – виновато выдохнул Горазд и торопливо пояснил, видя мои нахмурившиеся брови. – Видана все уверяла, что не нужно тебя тревожить, они, мол, сами справятся, нехитрое дело‑то…
Я нахмурилась еще сильнее. Видана, дородная жена старейшины, выносившая и родившая с десяток детей, конечно, могла не доверять юной ворожее.
– Так может, мне и идти не стоит?
– Что ты, матушка!? – изменился в лице Горазд и замахал рукавицей. – Миланка диким криком кричит, надрывается. Я не стал глупых баб слушать, сам побежал. Помоги дочке, матушка Виринея. Первый внук ведь у меня в мир торопится.
Я дослушивала его слова, уже закрывая лицо от морозного сильного ветра.
Добротная, хорошо протопленная баня чуть не лопалась от количества скучившегося в ней народа. На будущего отца, всегда спокойного и неторопливого Бояна, теперь сжимающегося при каждом доносившемся изнутри крике, я натолкнулась на пороге. С ним я разобралась очень быстро.
– Нож при себе? Обнажи и ходи вокруг бани, пока все не закончится. Не подпускай к жене темные силы.
Лицо Бояна прояснилось, он проникся осознанием важности порученного ему дела, достал нож длиной в локоть и побрел вдоль стены.
В предбаннике метались две тетки Миланы, поминутно взвизгивая и охая – считалось, что тем самым они снимают часть боли с роженицы. Им я поручила принести и согреть еще воды. Тетки, казалось, были рады убраться хотя бы к колодцу, не находиться рядом со страдающей женщиной.
Милане действительно было плохо. Одним взглядом я оценила и непривычную бледность всегда румяной девушки, и закушенную от боли, кровоточащую губу, и впившиеся в полок пальцы, и повисшие сосульками распущенные волосы.
– Пей, пей, – повторяла Красава, поднося сестре чашку… не знаю с чем. Милана не слышала ее, запрокидывая голову назад и страшно крича. Сидевшая рядом с ней Видана вытирала дочери пот и слезы и шептала, призывая на помощь Рожаниц. Тут уже Морана скоро примчится…
– Уходи, – бросила я Красаве, отбирая у нее чашку. Вода, смешанная с клюквой, для укрепления сил. Хорошо, но сейчас это не поможет. Тут не силы добавлять надо, а удерживать роженицу, пока она к Великой Праматери не ушла вместе с нерожденным дитем.
– Тебя никто не звал! – прошипела Красава.
– Звал. Твой отец. А теперь уходи, не мешай!
– Иди, дочка, – добавила и Видана дрожащим голосом. Девица блеснула гневом в глазах и выметнулась наружу.
Я выплеснула воду на камни, зачерпнула кипятка из бадьи и быстро сыпанула в чашку щепоть приготовленного сбора.
– Милана, – я присела на корточки перед ней. – Глотни. Все будет хорошо, поверь мне.
Мутный взгляд роженицы чуть прояснился. Она сделала глоток, другой – и вновь закричала, раздираемая болью. Я сунула чашку Видане, дождалась, пока схватка угаснет и ощупала выпяченный живот. По спине пробежал отчетливый холодок. Сердце сжалось. Ребенок лежал неправильно. Нужно его повернуть, иначе потеряем и его, и мать. Матери‑Рожаницы, помогите мне!
В чашку полетели две капли настоя. Подумав, я добавила еще одну.
– Пусть она выпьет до конца.
А сама уже настраивалась, как учила меня Собрана, переходила в серый, без красок и запахов мир, где тонкими лучиками еще светились две нитки – Миланы и ее нерожденного сына. Нащупывала потеплевшими, почти обжигающими ладонями невидимое в животе дитя, рвущееся в мир, и разворачивала его вдоль материнского тела. Просила Рожаниц не обрезать его жизнь и не подпускать к нам богиню смерти.
Потом мы с Виданой, поддерживая с двух сторон Милану, водили ее кругом от полка до двери и обратно, посолонь, давая время от времени глотнуть отвара.
Потом я сидела, поддерживая раздвинутые ноги роженицы, которая вцепилась пальцами в дерево, уговаривала ее тужиться и вливала в усталую Милану свои силы.
Наконец, показалась головка, и мне на руки выпал крупный мальчишка. Он обозрел все вокруг и обиженно заверещал, получив от меня шлепок по попе.
– Сын у тебя, – выдохнула я, кладя мальчика на руки матери. Свежеиспеченная бабушка метнулась к порогу, неся стрелу и нож: перерезать пуповину, чтобы охотником рос, как отец и дед.
В баню ворвался Боян.
– Кто?
– Сын у тебя, – повторила я, устало ополаскивая ладони. Дальше справятся без меня: муж, мать, набежавшие тетки… Можно выйти, прислониться к стене, потому что почему‑то не держат ноги, смотреть на ясное утро, чирикающих воробьев и бегающих собак, и всей грудью пить холодный, пахнущий хлебом и дымом воздух.
