A.S.Y.L.U.M: Дети Сатурна
Настя, будто зачарованная, смотрела на большую блестящую лысину. Эта ариманская достопримечательность совершенно её загипнотизировала. Девушка представила могильный курган, внутри которого был погребён могущественный лев; героический холм порос легким вереском, средь которого носились серны и газели.
– Пастырь наш, – грозно добавил старец; ему пришлось ущипнуть брюнетку, чтобы в её глазах вместо дурмана миража появился хотя бы проблеск почтения к Таурусу.
Урчи тем временем подошёл к проповеднику и подобострастно начал что‑то с ним обсуждать, кивая то и дело на Настю. Пастырь внимательно, точно врач перед сложной операцией, разглядывал девушку; выслушав Урчи до конца, он милостиво кивнул мужчине, и тот радостно замахал Касьяновой, приказывая ей оставаться на месте.
А человек в мантии взошёл на трибуну; он водрузил на специальную подставку книгу в кожаном переплёте, сластолюбиво, как Дон Жуан перед свиданием, причмокнул губами, и окунул свой указательный палец с крупным перстнем в пожелтевшие страницы. Вяло пролистав треть фолианта, он задержался на одном из мест. Расправив плечи и лениво размяв шею, пастырь начал вещать:
– О, сыны мои! Насколько хорошо вы усвоили мою последнюю проповедь? Почитали ли вы жён своих, словно саму Ариматару‑Мархур‑Здорму? Любили ли вы дочерей своих, как любит их Великая Матерь? Согрели ли вы всё сущее, приютили ли на груди своей больных и страждущих? Посылали ли вы лучи добра, согревающие небо?
Таурус оторвался от книги и торжественно оглядел свою паству. Его взгляд настороженно задержался на Насте; зал тем временем скандировал радостное «да!».
– Я представлял Великую Матерь сегодня ночью на супружеском ложе! О, какое счастье даровала она нам с женой!
– А я вчера сто шестнадцать раз поцеловал жене ноги!
– Моя грудь стала гораздо больше и мягче!
– Я играл со своими дочками, я был им большой наглой куклой!
– Я самый мягкий, послушный и довольный жизнью из всех мужчин в моей семье! Никогда Ариматара‑Мархур‑Здорма не являла миру лучшего сосискообразного, чем я! Покладистее меня был только прадедушка…
Все выкрикивали свои достижения, однако ни у кого не было цели восторжествовать над конкурентом. Мужчины слились в радостном экстазе своих свершений; каждый был рад за соседа, все поддерживали друг друга.
– Тише, тише, – удовлетворённо заявил проповедник. – Я вижу, любовь в вашем сердце крепнет с каждым днём. Однако вы забываете о главном уязвимом месте мужчин. Достаточно единожды допустить слабину, заложить в фундамент один гнилой кирпич, и обрушится всё здание. Какой главный порок стручконосца?
– Гордыня, – практически хором пробубнели ариманцы.
– Правильно, сыновья мои. Гордыня – ваш главный порок. До тех пор, пока в вас будет оставаться хоть капля надменности, высокомерия, тщеславия, я буду бичевать и линчевать вас в своих выступлениях. Ну же, признайтесь мне: кто из вас хотя бы на секунду допускал мысль о том, что он превосходит в чём‑либо женщину?
Лес робких рук разросся в зале. Настя плутала по нему взором, теряясь в этой стройной чаще, и насчитала около сорока человек, чуть меньше половины.
– Невообразимо чудовищно, – покачал головой Таурус. В зале повисла гнетущая тишина. – Хочу напомнить вам, что Святая Прародительница всё видит.
Послышались сдержанные рыдания и всхлипы. Долговязый тощий блондин с всклокоченной шевелюрой вскочил с места и истерически завопил.
– Но что мне делать, отче, что делать?! Она сказала какую‑то глупость; я всё понимаю, но ясно вижу, что умнее её. Как мне стереть эти мысли в своей голове? Я думаю о том, как сильно люблю Великую Матерь и почитаю жену свою денно и нощно, но иногда… Вы понимаете…
Важный, как гусь, пастырь приосанился и хорошо поставленным голосом принялся читать лекцию, которую, видимо, произносил не раз.
– Ты считаешь себя умнее её, сын мой, однако задумывался ли ты о том, какого свойства этот ум? Чего твой ум стоит? Святое солнце! Я объяснял это не раз и не устану повторять до тех пор, пока язык мой не усохнет: ваш ум, сыновья мои, это болезненный нарост на чистом сердце. Он мешает вам любить. Вы мыслите, следовательно, вы анализируете, сравниваете, оцениваете. Легко ли вам любить после этого?
Мужчины с тоской покачали головами.
– Посмотрите на женщину. Предположим, богинеликая свято уверовала бы, что наука – лучшее, что бывает в жизни, ценила бы только науку и всех тех, кто к ней причастен. Смогла ли бы она любить своего новорождённого сына безусловно, всем сердцем, всей душой своей? Нет, он заинтересует её лишь тогда, когда станет учёным. И куда бы привело человечество этот путь? Я вижу ваш ум, мужчины. Ваш ум – это небесный замок, продуваемый ветрами абстракций. Какие вещи интересовали бы вас, дай вам полную волю? Из чего состоит грязь на улицах Аримана, какой высоты шпиль на Великой башне, почему небо жёлтого цвета. Вы бы только и делали весь день, что мололи языками и бряцали мускулами друг перед другом. Пустые бредни! Женщина же соткана из любви. Женщина рождается там, где ум облагораживается эмоциями. Женское чувство таит в себе мириады спрессованных, сжатых мыслей – интуицию. Женщина может прозревать неведомое; в один миг она поймёт то, на что бы вам потребовалась бесконечная вереница детодней. Если бы мы пришли с культом Святой Прародительницы в какой‑нибудь развратный Дейт, мужчины ни за что бы не поверили в нашу дорогую Ариматару‑Мархур‑Здорму. Женщины бы откликнулись моментально, ведь именно они чувствуют свет и истину. Способны ли вы любить, как женщины? Когда женщина любит, она посвящает себя целиком, всю жизнь кладёт на алтарь своего чувства. Она не в силах даже помыслить об измене, она способна тридцать подготовок сидеть на пороге дома и ждать возвращения возлюбленного с другого конца света. Как любите вы, яйценогие? Вы способны увлечься лишь красивой картинкой; если она подкреплена душевным родством – что же, отлично! Если нет – обойдёмся и без этого! И даже в полной гармонии, в полном единении вы способны поддаться обаянию другой.
По залу пронёсся сдержанный, но всё же негодующий ропот.
– Я знаю, сыновья мои, что это не так; вы вышли из чрева Великой Матери, вы наполнены духом её святой любви. Вы почти приблизились по душе своей к женщине, хотя да полной благодати вам ещё далеко. Но что же с теми, кто лишён этой великой радости? Я был в Дейте – и смело могу сказать, что каждый ариманец стоит десяти мужчин этой порочной земли; я был за стенами Кальхинора… Там стручконосцы способны забыть о ребёнке своём, там могут предать девственную душу, что принадлежит любимому без остатка, ради пустых развлечений или пары похотливых чёрных глаз. Там мужчины вступают в длительные бесплотные споры, которые ни к чему не ведут. Как петухи, гарцуют они друг перед другом, стараясь прыгнуть выше и заткнуть собеседника за пояс. И даже в этих варварских странах ариподобные смотрят на это, как на забавы глупых детей. В бесконечном великодушии своём они прощают…
При словах о брошенных малышах и несчастных девственницах мужчин охватило самое настоящее бешенство. Они сжимали кулаки и скрипели зубами, будто на оруэлловских двухминутках ненависти, так что Насте на секунду стало страшно находиться в этом зале.
