Анна на Солнце

Плотному авангарду Патлачей удалось оттеснить Вырубщиков к воротам АЭС, где последних дожидался трактор с прицепленной телегой. Водитель очнулся от забвения, вдавил педаль газа до упора, и паровой движок взревел. Водитель подкидывал паленья в топку, и чёрные выхлопы плюнула труба, трактор тронулся, пошёл, тяжко разгоняясь. Вырубщики, хватаясь за борт, лезли в телегу и раздавали в адрес Патлачей несостоявшиеся угрозы и бестолковые оскорбления.

По приказу Нагваля двое его соратников нажали красную кнопку на пульте управления, открылся шлюз, из него вылетела ракета. В считанные секунды она рухнула на трактор; городок накрыло ядерной волной, дрогнули стёкла в деревянных хлипких рамах. Дед Миша от непривычки опростался за кухонным столом. Те Патлачи, кто видел изящество ядерной вспышки, почувствовали себя ослепшими навсегда, но радость поселилась на их выжженных лицах, она проникла в их окрепшие сердца удовлетворённым восторгом, ведь они понимали, что ослепли за правое дело.

 

***

 

Кольке выделили работу в придорожном кафе «Меридиан». В его обязанности входило: мыть посуду, драить пол, держать мебель и сантехнику в чистоте и широко улыбаться посетителям.

Все требования руководства Колька выполнял безропотно, кроме последнего: улыбаться у него не было ни сил, ни желания, ни настроения. Отчего Картонов, его начальник, беспощадно третировал Кольку, но в скором времени сдался, махнул рукой и плюнул, ведь от одного уборщика не убудет.

Было время, когда данное кафе пользовалось широкой популярностью у дальнобойщиков, туристов и байкеров. Они заезжали с большака, заказывали условный бизнес‑ланч, и спрос тянул предложение, пока однажды над забегаловкой не сгустились тучи, – по причине Затяжной Бойни большак отрезали от федеральной трассы, и вот уже пятый год пошёл, и никаких посетителей с дороги, даже случайные бродяги не заглядывали. Но Картонов, эгоцентрист и самодур, истинно верил, что когда‑нибудь с большака снимут запрет, и от наплыва клиентов не будет отбоя в его заведении. И вот проходили дни, сменялись недели, летели месяцы, и бежали годы, и никого, ни одной живой души. Затаив всемирную ненависть, Картонов, как любой параноик и неврастеник, полностью погрузился в жижу своей хандры, надолго пропадая в персональном кабинете с сыном Витькой, хромосомным мутантом, и выглядывал оттоле, чтобы лишний раз взъерепениться на Кольку, либо с окончанием рабочего дня пойти домой.

После тщательной уборки Колька стабильно отдыхал за столиком у мутного окна. Он с ногами залезал на уютный старый диванчик, что стоял у парадной двери у самого большого квадратного окна. Диван был обит коричневым дерматином, который уже успел со временем потрескаться и даже облупиться. В зелёной пелене окна виднелся покосившийся билборд с названием данного заведения. Дальше Колька разглядывал угрюмые пейзажи. Недалеко располагался Пустырь, ещё дальше окраина, где дымился реактор Атомной Электростанции. В прошлом году он взлетел на воздух (красивое было зрелище!), и радиацию разнесло ветрами по округе.

Некогда в городке основной слой граждан составляли работники АЭС, а именно привилегированные учёные‑испытатели, инженеры‑ядерщики, оттого городок носил гордый статус – научного. Но едва из Андеграунда высунулись Патлачи, которые провозгласили себя едва ли не единственной властной верхушкой, началась зачистка населения, и к тому же, был выкраден большими партиями уран. Но однажды против них вышли обычные мужики, они называли себя Вырубщиками. Между ними произошла массовая драка, и непосредственно на территории АЭС, из‑за чего по нерадивости Патлачей был взорван первый реактор. После этого события, жизнь в городе приостановилась и покатилась к краю пропасти. Пессимисты сбежали из Урочища в поисках новой комфортной жизни, другие идиоты, радея идеей, вступали кто в группировку Патлачей, кто в ряды Вырубщиков, либо просто сошли с ума и сгинули на Пустыре. Но были и те, кто просто упрямо существовал, подобно Кольке, и терпеливо ждал начало конца.

Взор Кольки махнул вдоль густого бурьяна Пустыря. Дед Миша утверждал, что на его территории обитают звероподобные плотоядные мутанты, которых, впрочем, никто из жителей городка отродясь не видел.

Вот дикие свиньи были, это да, это факт, Колька неоднократно их видел. Вот и сейчас одна из них тёрлась рёбрами о рабицу, торчащую из‑под земли. Кто‑то Кольке говорил, вроде как дед Миша, что по ночам данные животные издавали фосфоресцирующее свечение, так как их шкуры были пропитаны радиоактивными химикатами.

Колька зевнул от будничной монотонной скуки, настолько ему всё тут обрыдло. К тому же, напрягала уморительная духота, лицо взопрело от прилитой крови, а на лбу выступила испарина. Потому что форточки законопачены, основательно замазаны герметиком, чтобы только не дуло сквозняком.

В дальнем конце зала, у торца барной стойки, дед Миша потягивал кофе из своей личной литровой банки, слюнявил палец и переворачивал страницы прошлогодней газеты. Его конусная борода отливала густой сединой, лысый поблёскивающий череп усеян пигментными пятнами, а на опылённой физиономии застыли морщины.

Давно жил старик, и казалось, будто всю жизнь он просидел на том самом месте. Никто понятия не имел, сколько ему лет, считали, да сбивались. Но одно было точно известно про него: каждое утро этот хрыч заявлялся в эту чёртову забегаловку, садился у того самого торца у барной стойки и неизменно заказывал литровую банку наикрепчайшего кофе.

– Нонче снова шарахнули, – проворчал старик. – Я чуть портки не замарал. Совести у них нет. Громыхают точно по часам. Ровнёхонько в шесть. Суки.

– Пора привыкнуть, – сказал Колька и зевнул. – Я дрых.

– Везёт же.

Кольке было известно, что деда Мишу терзала фатальная семейная бессонница. На протяжении всего детства у того прослеживалось настолько высокое давление (двести тридцать на сто), отчего пить кофе и кофеиносодержащие напитки ему строго запрещалось, а то он мог бы не ровен час окочуриться от инсульта. И вот к старости лет его давление понизилось до девяносто на шестьдесят, и дабы его нормализовать хотя бы до сто двадцати на восемьдесят, старику приходилось надираться крепким кофе, отчего впоследствии ему пришлось пожертвовать бодрящим сном.

Колька прилип виском к стеклу, растворился в безмолвии, не ощущая ни собственного тела, ни мыслей, ничего лишнего.

Старик поднял на парня поблёкшие глаза.

– Опять ты башку напрягаешь.

Колька тяжело выдохнул.

– Ты когда‑нибудь мечтал смотаться в Космос?

Вопрос ошеломил старика.

– Не вижу смысла.

– Как и я. Здесь однообразно и скучно, – сказал Колька и, внюхиваясь, поводил ноздрями. – И здесь бесконечно воняет пережаренными котлетами.

– А там прям манна небесная?

– А если.

Старик пронзил его недоумевающим взглядом.

Колька отвернулся, надышал на стекло, оно запотело, и он нарисовал три солнца в ряд и сразу же стёр рисунок ладонью. Потому что послышалась знакомая лёгкая поступь, сердце учащённо забилось в его груди – и всё его утомление как рукой сняло.