Безмолвие

Валерий вспомнил, как по пути от гостиницы до этого ресторана ему встретились памятники «самодержавного типа». Белогвардейский офицер, обдуваемый бурным ветром, что расправлял парусом бронзовый плащ, тянул за узды строптивого коня. Скакун не хотел подчиняться воле хозяина – отправиться на противоположный берег моря, в бегстве от новой идеологии, кровью растекшейся на былых зеленых пастбищах. Конь боится покидать Родину, но офицер его тянет, поскольку тоже понимает, без рабочей лошадки на том берегу жить станет туго. И более того, он не хочет оставлять коня им… преследователям. Скульптура запечатлела мгновение Исхода, когда держатели былого порядка гонимы искать свое новое место в далеких краях. Но искусство литого металла сокрыло от уличного зрителя следующую сцену, где офицер, не желая оставлять на этом берегу своего коня, поскольку не может забрать с собой на пароход… застрелил его. Чтобы не доставался никому.

К чему символы ностальгии по самодержавию? Почему вообще Валерий стал обращать на внимания символы и знаки судьбы? Повестка дня сегодняшнего. Общество, в котором он чувствовал себя рыбой в воде, вернулось на двести лет назад, в крепостное право. Вместо барской грамоты теперь подобные портфельчики с акциями и договорами. Захочет раб сбежать с дворянского поместья – нет привязи. На деревне нынче кнут послаще для крестьянина выбран – кредитный договор. Сиди в этой яме, мужичок, и не рыпайся. Да только знай подгребай под собой землю плодородную да наверх передавай барину в уплату долга. Тем самым делаешь свою яму глубже. Ай да Мишка с Борьбой, ай да сукины дети, хитро придумали!

– Я ожидал увидеть в твоем лице больше энтузиазма, – пояснил чиновник. Ему не хотелось оставить впечатление беспардонного торгаша, радующегося фатальной ошибке соперника, приведшей к краху. Ведь именно так можно расценивать сегодняшнюю сделку со стороны покровителей Валерия Борисовича.

– По дороге в порт я услышал историю, потрясшую меня, словно смерть младенца. По сути, это и была таковая смерть – сотен нерожденных малышей, что сгубила номенклатура и тупость.

– Простите, я не совсем понимаю.

– В порту стоит корабль «Михаил Кутузов». Он свидетель и последний надежный друг, причастный к трагедии линкора «Новороссийск». Мне кажется очень важным знаком, что данный корабль находится именно в нашем порту, – Валерий осекся, осознав, что уже употребляет собственное местоимение относительно порта. – Это символ самый громадный из тех, что способен написать человек. Буквы по широкому песчаному пляжу «SOS». С берега они непонятны бегающим вокруг жителям погибающего островка. Зато видны издалека пролетающим самолетам. И этот корабль говорит: «Смотри»! Каждому жителю города говорит: «Вы горите».

– Эко, тебя, брат, от бурбона разнесло…

– Постой. Я недоговорил. Чем мы сегодня занимались? Мы перезакладывали крестьянские души в новый банк. Для них что‑то поменялось?

Дима покачал головой с мутным взглядом.

– Они могли повлиять на произошедшее?

– Вооруженное восстание с изъятием у тебя портфеля?

– Как минимум! – приободрился Валерий, услышав собственную озвученную мысль. – Мы – Россия современная. Мы новая Россия. Новороссийск. При передаче корабля из гавани померевшей Империи в нас была заложена бомба. Экономическое неравноправие и юридическое бесправие. И представь, усилиями нескольких диверсантов эта бомба подорвалась. Наш корабль тонет. Ты посмотри, что творится с экономикой! Мы перезакладываем и продаем имущество, сами при этом ничего не производя! Ты, лично ты, сколько поимел при сделке сегодня? Последние акции порта ушли из рук государства. Теперь мы, частники, распоряжаемся правом входа иностранных кораблей в акваторию Российской Федерации. Мы главные хозяева, которые решают: кто друг нашей стране.

Валерий посмотрел на чиновника и не произнес: «… а дружба, нынче продается, да, Дим?».

Дима обомлел, не ожидая столь резкого поворота расспросов. О сумме, упавшей на его счет, он не расскажет и прокурору под пытками.

– А ты… и я – крошки сбираем. Всё растащили и продолжают воровать. Высасывать воздух из кают, что наполняются мутной водой. Новороссийск тонет! Это видно всем! Все знают, надо спасать экономику России! Но никто ничего не делает! Только еще более разбираем пробитый корпус, пытаясь сделать из его остатков себе плот. Но металл корпуса тонет шибче. Это минутное послабление.

– Валерий, ты раскачиваешь лодку.

– Эта лодка уже дала крен на восемьдесят семь градусов. И уверено идет по курсу на дно.

Они синхронно осушили налитое в бокалах и перевели взгляд на порт.

– Тебе было бы легче, если все семь тысяч рабочих порта сегодня заблокировали КПП на въезд, не пуская машину в офис для подписания?

– Нет. Это запоздалое действие. Я был бы спокоен, если год назад избранные этими семи тысячами представители твердо отвергли предложение моего коммерческого директора.

Дмитрий повернулся к морю, более не находя в себе сил продолжать беседу.

***

Валера решил прогуляться вдоль ночной набережной в одиночестве. Водителя отпустил еще по приезде в ресторан, а с Дмитрием и вовсе не хотелось говорить. Этот человек из администрации был по‑своему эрудирован, болтлив и приветлив, но такое дружелюбие лишь маска менеджера, продающего с выгодой для себя просроченный товар. Но что более напрягало Валерия в общении с Димой – тот был самой что ни на есть наглой продажной шкурой. В этом человеке Валера видел свое отражение. Он один в один такой же гнусный тип, противный саму себе, лишь стоит остаться вот так, как в данный момент, – наедине с морем и ветром.

На противоположной стороне бухты скупо горели несколько рядов фонарей. Оттуда дул холодный ветер, что заставлял московского менеджера ёжиться в легком белом пиджачке. Прижал шапку рукой, чтобы не сдуло ветром. В ответ проходящая мимо семейная парочка приветливо помахала рукой, решили, что Валера галантно приподнимает перед ними шляпу.

Валера обернулся. Мужчина и женщина средних лет, может, чуть старше его самого. Они прогуливались по набережной, а впереди них бежала маленькая лохматая собачонка. Она изредка потявкивала, отбегала на газон, а после кружилась у ног хозяйки. Вспомнил, что Маша как‑то говорила о мечте завести собачку, в ту пору, когда остепенится с поездками и решится на оседлый образ жизни.

И вот посторонние люди теперь удалялись со взора Валерия. Он рисовал в воображении картины, что это он с Машей так галантно и лениво гуляет вдоль Цемесской бухты, посвистывая скотч‑терьеру, чтобы не убегал далеко.

Написал Маше: «Не спишь?».

«Что хотел?» – пришло чуть позже.

«Может, сходим куда‑нибудь вместе, когда вновь окажемся в Москве?».

Валера отправил сообщение, но тут же захотел его стереть, отменить; слишком прямолинейная просьба. Но поздно, абонент прочитал сообщение. Мужчина выругал себя за поспешность, следовало подумать над более игривой и в то же время однозначной формулировкой предложения выйти на новый уровень отношений. Не старые‑друзья‑любовники, а уже сложенная пара любящих сердец – некий полуфабрикат перед замешиванием теста в семью.