Бронепароходы

Дмитрий Платонович смотрел на закат. Он желал дождаться завершения дня. Дня, который начинался так счастливо – честным разговором с дочерью… Дмитрий Платонович вспоминал Катюшу, вспоминал её мать… Глупый был брак. Тогда почему‑то модно было промышленникам жениться на актрисах… Зато теперь есть Катя… Какая она славная!.. А вот Алёшка совсем не такой. Но всё равно он молодец. Да и Настасья, Алёшкина мать, последняя и самая острая любовь, – женщина деловая, не ровня Ангелине с её томлениями духа и позами. Алёшка… Катюша… Его дети… Он, пароходчик Дмитрий Якутов, умел принимать непростые решения, потому и стал «королём Камы». Всё у него в жизни было правильно. Пускай и сейчас будет правильно. Закат угас.

Дмитрий Платонович встал и постучал в дверь камеры.

– Ась? – сунулся в «волчок» Сенька Рябухин.

– Зайди, – велел Дмитрий Платонович.

Сенька вошёл, опасливо затворил дверь и вытянулся перед Якутовым, как перед командиром.

– У тебя есть револьвер? – спросил Дмитрий Платонович.

– Есть.

– Дай мне.

– Не положено арестантам… – обмирая, прошептал Сенька.

– Я не сбегу. От вас не сбежишь.

Сенька всё понял, и по его румяным щекам вдруг потекли слёзы.

– Помилуйте, Митрий Платоныч… – прошелестел он.

Дмитрий Платонович не обратил внимания на его мольбу.

Во мраке камеры трудно было что‑либо разглядеть. Дмитрий Платонович провернул барабан нагана, проверяя патроны.

– Мою дочь зовут Катя, сообщи ей обо мне, – сухо попросил он Сеньку. – А Мясникову скажи, что я напал на тебя и отобрал оружие.

– Христом богом!.. – обречённо прорыдал Сенька. – На колени встану!..

Якутов присел на койку, неудобно развернул наган в ладони, положив большой палец на спусковой крючок, прижал ствол к сердцу и выстрелил.

 

14

 

После казни архиепископа большевики запретили в Перми колокольный звон, и Всехсвятская церковь была так же безмолвна, как чугунные кружевные кресты и надгробные каменные плиты. Вместо колокольного звона с пустого неба сыпалось чириканье птиц – кладбище привольно заросло берёзами и липами. Для Дмитрия Платоновича выкопали отдельную могилу на главной аллее, а других покойников увезли в телеге на окраину погоста – в общую яму возле оврага. Все шесть гробов заколотили ещё в тюрьме, пометив якутовский бумажным образком, пришпиленным на обойные гвоздики, но Катя не потребовала снять крышку. Она не хотела видеть отца мёртвым.

– Крепитесь, голубушка, – сказал ей Сергей Алексеевич Строл ьман.

Это ему Катя была обязана похоронами. Без вмешательства Строльмана тюремная команда зарыла бы Дмитрия Платоновича тайком и где попало.

Сергей Алексеевич утром пришёл в тюрьму на свидание с дочерью и от охраны услышал о смерти Якутова. Наряд красногвардейцев уже готовился вывезти телегу с мертвецами куда‑нибудь за город. Строльман прорвался к начальнику тюрьмы и обрушил на него всю тяжесть генеральского гнева:

– Убили – так перед богом ответите, но похоронить надо по‑человечески!

Сам же Сергей Алексеевич и отправился на квартиру к Якутову.

Вчера Катя ещё смогла убедить себя, что отца действительно арестовали – и это не бред, однако поверить в его гибель была уже не в силах. Умом она понимала, что чья‑то бестрепетная воля перевернула её судьбу как песочные часы, и отныне в этих часах текла уже другая жизнь, но ошеломление отбило чувства. Катя тупо смотрела, как поп ходит вокруг гроба и бубнит, раскачивая в руке кадило, как красногвардейцы опускают гроб в яму, и всё казалось Кате скучным и обыденным, словно её пригласили в гости – а хозяев нет дома.

На похоронах присутствовали только Строльман, два незнакомых Кате речника из Речкома и какие‑то старушки‑побирушки, всегда обретающиеся при храмах. Сергей Алексеевич мягко приобнял Катю за плечи.

– У вас есть в Перми близкие люди, Катерина Дмитриевна? – спросил он. – Если нужно участие, мы с Еленой Александровной вас приютим.

– Благодарю, – бесцветно ответила Катя. – Мне… Мне, наверное, надо поехать в Сарапул, меня там примут… Или в Нижний… Там у папы семья.

– Я помогу вам. – Строльман взял её за локоть, словно она могла убежать.

Красногвардейцы закидали яму, охлопали лопатами земляную насыпь и полезли в телегу. Строльман перекрестился и мягко потянул Катю за собой. На боковом выходе с кладбища у калитки он замер и негромко позвал:

– Костик! Костик!

Из кустов выбрался молодой человек в тужурке путейского инженера.

– Это мой сын, – пояснил Строльман. – А это Катерина Дмитриевна.

Костя молча наклонил голову в знак сочувствия. Прошедшие полтора дня он прятался у Анисьи – кухарки Строльманов, и всё знал о сестре и Якутове.

– Костик, возьми Катеньку вместо Лёли, – сказал Сергей Алексеевич.

– Куда? – глухо спросила Катя.

– Костик пробирается в Самару к восставшим. Сарапул ему по пути.

– Честные люди должны подняться на борьбу с большевиками, – заявил Костя. – Преступления Советов ужасны. Россия не простит нам бездействия.

Среди воробьиного чириканья эти слова звучали странно и нелепо.

– Я вот принёс тебе, что собрали… – Сергей Алексеевич достал портмоне и вытащил деньги. – И мама от себя прислала… Это приданое Ленушкино… Ты уж постарайся сохранить его, Костик, но ежели нужда будет, не осудим.

На ладонь Косте легло старинное золотое кольцо с бриллиантом.

– Папа… – растроганно прошептал Костя.

Сергей Алексеевич поцеловал его и смущённо расправил бакенбарды.

– Катерина Дмитриевна, буду ждать вас в полночь с вещами на пристани Любимовского завода, – сказал Костя. – Это на Заимке.

Не опоздайте.

– Сохрани вас господи. – Сергей Алексеевич перекрестил сына и Катю.

С кладбища Катя вернулась домой – в здание Речкома. У запертой двери квартиры на полу сидел румяный парень‑красноармеец.

– Что вам угодно? – спросила его Катя.